Прорывные сельскохозяйственные технологии побуждали человека активнее манипулировать окружающей средой и вели к более потребительскому восприятию мироздания и будущего. Крестьяне выяснили, что смогут значительно увеличить ожидаемый урожай, переделывая под себя ландшафт и изменяя животных и растений посредством одомашнивания. Кое-где утверждали даже, будто божества даровали людям власть над всеми прочими живыми существами. Иудейский бог, уничтожив большую часть жизни на Земле во Всемирном потопе, поведал уцелевшему патриарху Ною и его семье, что впредь «да страшатся и да трепещут вас все звери земные, [и весь скот земной,] и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они» [64]
. Земледелие сделалось обязательным – если община не занималась сельским хозяйством, велик был шанс, что в близком будущем соседи-земледельцы, у которых больше людей и ресурсов, ее неизбежно вытеснят. Конкуренция между сельскохозяйственными общинами стимулировала развитие иных технологий, от гончарного дела и металлургии до новых способов строительства и новых форм транспорта и связи.Транспортные технологии – использование паруса, верховая езда и применение волов и верблюдов – расширяли сети обмена, а новые коммуникационные технологии (изобретение письменности) умножали связи между сообществами и между поколениями. Все больше информации накапливалось в расширяющихся сетях обмена, и это провоцировало дальнейшие инновации. Само время меняло облик, поскольку люди вдруг осознали, что отныне им предстоит идти в ногу с социальными ритмами миллионов других людей в изменчивых сетях торговли, обрядов, войн и управления. Даже в самых глухих уголках сбыт продукции и уплата налогов заставляли домохозяйства подстраиваться под жизнедеятельность отдаленных городов и указы далеких правителей.
Темп изменений ускорялся, подрывая веру в стабильность мироздания. Социальные отношения коренным образом изменились благодаря появлению первых городов и государств около пяти тысяч лет назад. Сложились многолюдные иерархические общества, в которых доминировала небольшая, но могущественная и богатая элита. Создание государств оказалось политическим нововведением огромного значения, поскольку государства по самой своей природе призваны управлять будущим в грандиозных масштабах. Возведение долговечных общественных памятников вроде пирамид и дворцов наряду с распространением письменности побуждало острее осознавать изменения в жизни благодаря сохранению и приумножению свидетельств о событиях далекого прошлого193
. Письменность исходно служила для помощи элите в учете активов – овец, рабов и запасов золота. Но письмо быстро стало необходимым для планирования будущего как такового, поскольку письменные документы содержали больше знания в устойчивых формах, нежели человеческая память, и это облегчало выявление закономерностей давнего прошлого. В одной из старейших письменных историй нашей планеты («Эпос о Гильгамеше») говорится, что герой повествования «принес нам весть о днях до потопа» [65].В аграрную эру, как и во все эпохи человеческой истории, мышление о будущем опиралось преимущественно (если не целиком) на здравый смысл, на закономерности, выявляемые интуитивно и эмпирически, и на практический опыт. Скептик Цицерон две тысячи лет назад спрашивал: «Разве прорицатель предугадает приближение бури лучше, чем корабельный кормчий? Догадается о природе болезни проницательнее, чем врач? Или в руководстве военными действиями сможет проявить больше благоразумия и предусмотрительности, чем полководец?» [66]
Хотя все прибегали к гаданию, то бишь пытались связаться и договориться с существами из мира духов, Цицерон настаивал: «в том, что подлежит чувственному восприятию, не может быть никакой дивинации» [67].Даже в аграрную эру мысли о будущем возводились в первую очередь к знанию посредством чувственного восприятия. Но в этой главе мы сосредоточимся на тех сторонах мышления о будущем в аграрную эру, которые сегодня менее известны. В большинстве своем эти воззрения основывались на предположении, хорошо знакомом Арджуне и разделяемом многими людьми той поры, будто существа и силы духовного мира ведают о нашем будущем и способны его определять. Божественный глас, «как бы звук трубы», возвестил святому Иоанну Патмосскому [68]
: «Взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего» [69]. Гадания проводились в самых разных формах. (Томас Гоббс, презиравший большинство форм гадания, за исключением признанных в протестантизме, приводит в своем «Левиафане»194 замечательный список [70].) Почти все уважали пророчества и гадания, лишь немногие помнили о цицероновском разделении на эмпирическое и дивинаторское знание, а высказывания прорицателей и гадателей ценились не менее высоко, нежели мнения врачей, кормчих и полководцев.