Истории Фирозша-Баг

Его подбородок снова падает на грудь.

В лифте я распечатываю аэрограмму – непростое дело, потому что неровно оторванный краешек означает потерю слов. Занятый этим, я выхожу и не замечаю ПЖ, стоящую в центре коридора со сложенными на груди руками.

– Они страшно переругались. И те двое уехали.

Я не сразу понимаю, почему она так взволнована.

– Что… кто?

– Я про Берту. Ее муж и сын оба уехали. Она осталась совсем одна.

Ее тон и поза говорят о том, что нам не следует стоять здесь и чесать языками, надо что-то сделать, чтобы вернуть ей семью.

– Очень печально, – отвечаю я и ухожу к себе.

Представляю себе отца и сына в микроавтобусе, уезжающих от Берты, катящих по заснеженным просторам посреди зимы, подальше от матери и жены. Куда они едут? Как далеко заберутся? Ни микроавтобус сына, ни алкоголизм отца далеко их не увезут. И чем дальше они уедут, тем больше будут вспоминать. Я точно знаю.

Папа с мамой прочитали все рассказы, и им было жаль, что книга закончилась; они почувствовали, что теперь понимают сына лучше, но многое еще осталось узнать, им бы хотелось еще больше рассказов; а ведь именно это подразумевается, когда говорят, что всю историю никогда не расскажешь, всю правду никогда не узнаешь. «О ком это ты? – спросила мама. – Кто такое говорит?» – и папа ответил: «Писатели, поэты, философы». – «Мне все равно, что они говорят, – сказала мама, – мой сын будет писать столько, сколько хочет, – много или мало, а если я смогу это прочесть, то буду счастлива».

Последний рассказ им понравился больше всего, потому что там было про Канаду, и теперь они чувствовали, что знают хотя бы немного о том, как он живет у себя в квартире, и папа сказал, что, если сын продолжит писать о таких вещах, он станет популярным, потому что (я уверен) там им интересно прочитать о своей жизни, увиденной глазами эмигранта, появляется другой взгляд на вещи; единственная опасность возникнет, если он переменится, станет похожим на них и будет писать, как один из них, утратив столь важное отличие.

Ванну пора мыть. Я открываю новую банку «Аякса» и чищу ванну. Обычный процесс мытья в ваннах Фирозша-Баг заключался в обливании себя водой, зачерпнутой кружкой из ведра, поэтому сейчас я всегда предпочитаю душ. Я еще ни разу не мылся в ванне. Кроме прочего, такое мытье напоминает Чаупатти или бассейн – плескаться в собственной грязи. Но все равно ванну надо почистить.

Закончив, готовлюсь принять душ. Но сияющая чистотой ванна и близость весеннего равноденствия подталкивают меня сегодня к необычному решению. Нахожу в ящичке затычку и наполняю ванну водой.

Я так часто говорю о старике, но не знаю его имени. Надо было спросить, когда мы последний раз виделись и его кресло было повернуто к голой стене, потому что он уже повидал все снаружи и пришло время смотреть на то, что внутри. Спрошу завтра. А еще лучше найти, как его зовут, в справочнике в холле. Почему я раньше не догадался? Там будет написана только первая буква имени и фамилия, но я мог бы удивить его, обратившись к нему: «Здравствуйте, мистер Уилсон» или назвав какую-то другую фамилию.

Ванна наполнилась. Образ воды снова и снова возникает в моей жизни: пляж Чаупатти, бассейн, ванна. Я влезаю и погружаюсь по шею. Очень приятно. Мутность исчезает в горячей воде, когда хлорка, или что они там добавляют, становится прозрачной. Мои волосы пока сухие. Закрываю глаза, задерживаю дыхание и опускаюсь с головой. Борюсь со страхом, лежу под водой и считаю до тридцати. Выныриваю, прочищаю легкие и глубоко дышу.