Истории Фирозша-Баг

Послышался звук льющейся воды. Папа собирался бриться. Мне захотелось пойти и посмотреть на него, поговорить с ним, посмеяться вместе над смешными рожицами, которые он строит, чтобы добраться бритвой до трудных мест, особенно до ямки на подбородке.

Но вместо этого я бросился на кровать. Хотелось плакать из-за того, как я повел себя с Вирафом, из-за его больного отца с длинной холодной иглой в руке и хриплым дыханием, из-за мамай-джи и ее усталых глаз в темных очках, которая прядет шерсть для наших кушти, и из-за мамы, стареющей в полутемной кухне, где воняет керосином, шумит примус и где пропали все ее мечты. Мне хотелось плакать и о себе, потому что я не смог обнять папу, когда меня так тянуло, потому что ни разу не поблагодарил его за крикет по утрам, за голубей, за велосипед, за мечты. И за все седые волосы, остановить появление которых уже было не в моих силах.

Жильцы

Хуршидбай вышла из своей комнаты с неплотно упакованным свертком, прижав его к груди обеими руками. Затем начала разбрасывать пахучее содержимое по полу веранды, что проделывала каждое утро последние четыре недели.

Веранда располагалась между двумя комнатами квартиры. Хуршидбай внимательно следила, чтобы ничего не уронить у собственной двери. Тот факт, что она находилась на первом этаже корпуса «В» и ее прекрасно видели проходящие по двору любопытные, ни разу не побеспокоил ее за эти четыре недели, как не беспокоил и теперь. Никто из соседей не вмешивался. Почему, она толком не знала. Может, из уважения к ее сединам. Кроме того, ей смутно казалось, что ее ежедневные молитвы в агьяри могли как-то этому способствовать.

Она делала свое дело тщательно и методично. Начала она от окна и парапета – разбрасывала луковую шелуху, скорлупу кокосового ореха, яичную скорлупу, за которой тянулись голубоватые ниточки белка, картофельные очистки, одну полоску банановой кожуры, листья от цветной капусты, корку апельсина. Все это было вывалено вдоль края парапета. Правда, яичная скорлупа скатилась. Хуршидбай подняла ее, раздавила – вот так, теперь не свалится! – и снова положила на парапет между скорлупками кокоса и картофельными очистками.

Довольная сделанным, Хуршидбай подошла к двери, ведущей во вторую комнату. Как обычно, заперто изнутри. Тру́сы. Она приспособила банановую кожуру, уравновесив ее на ручке двери. Пристроила длинный кусок жирного хряща к самой ручке и разбросала на пороге оставшиеся очистки кожуры и шкурок. На ее костлявых запястьях тихонько позвякивали браслеты – работа на веранде шла под их тонкий аккомпанемент. Хотя звяканье было негромким, оно всегда раздражало Хуршидбай, возвещая о ее присутствии, словно колокольчик на шее коровы. Она потуже их натянула – потуже, вокруг предплечий. Как хорошо было бы избавиться от них, только не хотелось обижать Ардашира. Дорог был ей только один браслет – золотой, свадебный, уже сорок лет обнимавший ее запястье.

Хуршидбай сделала три шага назад и с удовольствием оглядела свою работу, особенно длинный хрящ, мерно раскачивавшийся под тяжестью кости на конце. Оставалось только одно. Возвращаясь из агьяри, она не сразу догадалась подобрать их на мостовой, но потом взяла и теперь швырнула прямо в запертую дверь.

В нижнюю панель двери шмякнулись собачьи экскременты. Какая-то их часть прилипла, остальное упало на порог. За запертой дверью Кашмира пыталась понять, какова природа этого глухого звука. Она сидела дома одна с маленьким Адилем. Звук отличался от шуршания и звяканья последних четырех недель, но Кашмира не двинулась с места, оставаясь под защитой запертой двери. Можно подождать, пока с работы вернется Боман, он и скажет, что это такое. Четыре недели Хуршидбай спокойно, без лишних эмоций разбрасывала мусор, но Кашмира все равно боялась, что однажды та взорвется и превратится в неуправляемую, вопящую благим матом сумасшедшую. Или ноющую беспомощную развалину. «Если этому суждено случиться, то лучше уж второе», – с надеждой думала Кашмира.

Находившаяся по другую сторону двери Хуршидбай осталась довольна результатом. Если бы экскременты полностью высохли, они бы не прилипли. А так – лучше не придумаешь. Она смяла газету и повернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась. Ей пришла в голову еще одна мысль – Хуршидбай с благодарностью подняла глаза к небу и разорвала на мелкие кусочки страницы «Индиан экспресс». Она подбрасывала их, раскидывала во все стороны, и бумажные медальончики плавно опускались, украшая пол, подоконник и дверь. В ее походке появились признаки одновременно гордости и радости, она вновь почувствовала себя маленькой девочкой, предающейся запретному развлечению. Хуршидбай кидала бумажки налево, направо и под потолок и смотрела, как они медленно летят вниз. Сари сползло с головы (она всегда покрывала голову) и с левого плеча (она ловко уложила его на место), а ее браслеты, предпочтя свободу запястий, съехали с предплечий и зазвенели сильнее. Вместо тоненького позвякивания послышался громкий брякающий звук.