Г. М. Фихтенгольц пару раз замещал заболевшего И. П. Натансона, и мы могли сравнивать романтическую манеру одного с классической – другого. Потом мы спорили, кто лучше, но к единому мнению не пришли. Лично мне больше нравился Натансон: он не произносил ни слова лишнего, и в моей голове все отпечатывалось дословно, включая интонации лектора. Название «теорема о двух милиционерах» для теоремы о сжатой переменной принадлежит Фихтенгольцу.
Другим прекрасным лектором был Д. К. Фаддеев, читавший нам высшую алгебру на первом курсе. Слушать приходилось, напрягаясь из-за дефекта речи профессора, но его темпераментная манера действовала на нас вдохновляюще, а чтобы понимать фаддеевский выговор, я просто садился поближе. Помню ощущение необычайной талантливости, которое у меня вызывал ДК (таким было его прозвище). Кстати, он мог в уме перемножать и обращать матрицы четвертого порядка.
Были, разумеется, на матмехе и нудные лекторы, слушать которых было мучением, но
Я начал покупать книги по высшей математике, выпускаемые большими тиражами и баснословно дешевые[48]
. Вошло в привычку часто наведываться в магазин Академкниги на Литейном рядом с Невским, почти напротив углового магазина «ТЖ»[49]. С годами я собрал большую математическую библиотеку, которая и сейчас со мной, в Линчопинге.В целом, первый год пролетел, наполненный новыми впечатлениями, в основном, интересными, если не считать марксизма, а также военной кафедры, где я не блистал. К счастью, в середине второго семестра мне выдали «белый билет» из-за сильной близорукости, и у меня, как у девочек нашего курса, появился лишний свободный день. Кстати, из-за плохого зрения от физкультуры я тоже освободился.
И еще, чуть не забыл вычислительную практику, которая ничего, кроме отвращения, у меня не вызывала. Сначала мы что-то считали на арифмометрах, затем осваивали некий язык программирования для занимавшей около ста квадратных метров ЭВМ «Урал-1». Вот откуда моя стойкая идиосинкразия к практическим вычислениям на компьютере![50]
Но появилось у меня на первом курсе и захватывающее занятие, о котором расскажу отдельно.
Студенческие конкурсы
В первые дни первого учебного года на стенде, установленном на лестничной площадке второго этажа, можно было прочитать результаты прошлогоднего студенческого конкурса по решению задач. Среди официальных участников первое место занял Марк Башмаков, решивший все пятнадцать задач, за ним следовала небольшая группа призеров. Конкретные результаты не указывались, но я знаю, что Юра Бураго решил четырнадцать. Были среди победителей и двое неофициальных участников, не поступивших на матмех в прошлом году: Рудик Зайдман и Эрик Рапопорт. На вступителых экзаменах оба получили двойки за сочинение, но они сдали все за первый курс (не считая военной подготовки, разумеется). Преподаватели допускали их к экзаменам и записывали оценки. После блестящего результата на студенческом конкурсе обоих приняли на матмех. А затем, поскольку все экзамены были сданы и Д. К. Фаддееву удалось урегулировать вопрос с военной кафедрой, их зачислили на второй курс. Мне, птенцу желторотому, Башмаков и Зайдман, решившие все конкурсные задачи, представлялись суперменами[51]
.А вскоре, когда на том же стенде поместили новый список задач, я понял, что появилось настоящее дело! В этом списке были задачи, отдельно для первого и второго курсов. Их начали решать многие. Решениями, конечно, не делились, но спрашивать и отвечать на вопрос типа: «Ты третью решил?» было допустимо, и, вообще, секрета из того, кто сколько набрал, не делали. Постепенно напор уменьшился. Когда же выяснилось, что я иду с сильным опережением, из первокурсников остался один Лозановский. Потом и он сошел с дистанции. В момент окончания конкурса я оказался единственным с обоих курсов, кто сдал решения[52]
. И по этой «скандальной» причине члены жюри пятикурсники Ильдар Ибрагимов и Володя Судаков предпочли победителя не объявлять. Déjà vu! Как похоже на городскую школьную олимпиаду по астрономии в 1951 году.Ильдар сообщил мне
Надо сказать, что, работая над задачами, я сильно запустил обязательные лекции и практику. До какого-то момента хватало эрудиции, приобретенной в школе и на лекциях первого семестра, но весной я почувствовал, что держаться на плаву трудно и пережил нечто вроде депрессии. Ощущение эйфории от поступления на матмех исчезло.