Истории молодого математика

Почти каждый вечер мы собирались своей компанией дома у кого-нибудь из друзей, чаще у меня или у Штутина, у которого в квартире тоже было пианино (прекрасный Блютнер!) Вечера превращались в яркие импровизации – поэтические, музыкальные и т. п. В один из вечеров 1956 года и произошло «напевание» текстов из «Л.м. – л.м.с.». До этого я практически ничего не сочинял, я умел немного импровизировать на темы, похожие на темы венских классиков[58]. В такие минуты мне казалось, что я настоящий композитор. Но это всегда было только в кругу друзей, которые по сравнению со мной были полными профанами в музыке, и я их не стеснялся. В кругу незнакомых профессиональных музыкантов я бы близко не подошел к инструменту. В те годы мне представлялось, что сочинять стихи, прозу, писать картины могут многие, но сочинять Музыку – удел гениев! Я даже не пытался придумать мелодию, мне это казалось невозможным. И вдруг, как-то, при чтении второго действия «Л.м. – л.м.с.», возникла мелодия «Ух, и душно нынче летом», я сел за пианино, наиграл ее сразу с аккомпанементом и мне стало очень смешно – получилась такая веселая пародия на классическую арию. При этом тема сильно смахивает на тему из первой части второго фортепианного концерта Бетховена. Я показал свое сочинение друзьям, оно вызвало бурный восторг, и работа началась.

Она шла бессистемно, я выхватывал отдельные куски из «трагедии» и перекладывал их на музыку. Но все сочинение сразу укладывалось в рамки пародии на классическую оперу. Главным было – доставить удовольствие друзьям, которые умели ценить шутки. Музыка получалась довольно мелодичной и легко запоминалась, тем более, что вся компания была музыкально одаренной: Сашка сам играл «джазуху» на фортепиано, у Витьки был прекрасный тенор, я был безголосым, но со слухом.

Сочиненные отрывки пели у меня дома, потом опробовали у Штутина, сестра которого была флейтистка, а ее муж Алик Соколов – фаготист, работавший в оркестре Мравинского. Опера им нравилась, и этих профессионалов я не стеснялся, ибо они знали меня «с пеленок». Но положить всю «Л.м. – л.м.с.» целиком на музыку у меня не получалось: драма была очень длинная. Поэтому я ограничился несколькими действиями и отдельными ариями. В музыкальном тексте я пользовался студенческим фольклором, некоторыми классическими цитатами с намеками и оперными штампами. В опере, как и положено, были арии, хоры, ансамбли и даже фугетта. Вся музыка находилась только в моей голове и нигде не была записана.

Начало арии Сеньки

Появление Мазьи. Летом 1957 года встал вопрос: куда ехать отдыхать: Сашка с Витькой были пристроены, я и Гришка хотели на юг. Тут подвернулась знакомая моих родителей, дочь которой с двумя подругами собиралась на Кавказ, в Лазаревскую. Нам предложили ехать туда же. В это же время неприкаянным оставался и Мазья, с которым я еще не был знаком. От брата (Гришки) я слышал, что у них в школе есть талантливый парень-математик, но он немного чудаковатый, ну вроде как не в себе. Моя тетя (мама Гриши) знала маму Мазьи, и в результате этого знакомства нам сосватали Мазью в поездку на юг. Я с опаской воспринял это известие, но не возражал, и мы поехали.

В поезде оказалось, что Мазья – отличный парень, не выпендривается своими математическими достижениями, хорошо чувствует юмор и сам юморит отменно. И началось мое с ним первое совместное творчество. Дело в том, что в этом же поезде ехали наши друзья-политехи, один из которых – Б.Б., интеллигентный, культурно подкованный, но болезненно самолюбивый, начал разговор о живописи, в частности, об эпохе Возрождения. Зашел разговор о Леонардо да Винчи. Чтобы снизить пафос беседы и вообще уйти от серьезности разговора, я ляпнул, что Леонардо был голубым. В те времена это было смело. Мазья, не сговариваясь, активно поддержал мою мысль и, обвинив великого художника в педофилии, рассказал с детальными подробностями о мальчике, который жил у Леонардо. Б.Б. на полном серьезе стал доказывать абсурдность наших утверждений, но Мазья бросил на помощь тяжелую артиллерию в лице Микельанджело, обвинив его и всю эпоху Возрождения в содомском грехе. Тут мы припомнили Б.Б. еще и Чайковского. Такого кощунства он не выдержал и раздосадованный ушел в свой вагон. А мы с Мазьей рыдали навзрыд от смеха и тут же сочинили прекрасное стихотворение о Б.Б., Леонардо и развратной эпохе Возрождения. К сожалению этот шедевр не сохранился, и, хотя в памяти остались отдельные фрагменты, они не могут быть здесь воспроизведены по цензурным соображениям. С этого дня мы с Мазьей стали закадычными друзьями.