История балета. Ангелы Аполлона

Новость о побеге Нуреева появилась на первых страницах газет и облетела весь мир, нанеся серьезный ущерб престижу Советов. Кировский театр так до конца и не оправился. Его танцовщики были потрясены и деморализованы, многие из тех, кто был связан с Нуреевым, были наказаны. Его партнерша Алла Осипенко была снята с гастролей и отправлена обратно в Ленинград, директор театра Константин Сергеев получил выговор. Один танцовщик отмечал: «Нас шокировало не то, что он сбежал, а как вообще он мог это сделать. Как можно было так поступить – при нашей подготовке, с нашим воспитанием? Этого мы не могли понять». Образ обожаемого публикой Нуреева был тщательно вымаран из жизни общества. Вот пример: на обложке небольшой книжечки о Якобсоне имя Нуреева было едва различимо и терялось в коллаже среди имен других танцовщиков. Но перед поступлением в продажу (было отпечатано несколько тысяч экземпляров) обложку заменили. В 1962 году Нуреев был заочно осужден, официально его не реабилитировали вплоть до 1997 года. Но это не значило, что его забыли – наоборот, он стал легендой и занял особое место в коллективной памяти города³¹.

Как если бы побега Нуреева было мало, в октябре 1962 года на гастроли в Москву, с остановками в Ленинграде, Тбилиси, Киеве и Баку, на восемь недель приехала труппа «Нью-Йорк Сити балле» Джорджа Баланчина. Это стало волнующим событием – и еще одной трещиной на самодовольном фасаде советской культуры. В конце концов, Баланчин был «своим»: он танцевал в Мариинском и работал с Лопуховым и Голейзовским, перед тем как эмигрировать на Запад и осесть в Нью-Йорке, где в 1934 году организовал Школу американского балета, а в 1948-м – «Нью-Йорк Сити балле». Более того, он отказался от истории балета в пользу радикально модернистского и (по советскому определению) «формалистического» неоклассического стиля. Многие его балеты обходились вообще без сюжета: просто музыка и танец. И не просто какая-нибудь музыка: самые радикальные постановки Баланчина созданы в сотрудничестве с эмигрировавшим композитором Игорем Стравинским, имя и произведения которого были запрещены в СССР с 1930-х годов и лишь незадолго до этого были реабилитированы. Как и Стравинский, Баланчин был ярым антисоветчиком и согласился на гастроли только под сильным давлением Госдепартамента, но поездка вызывала у него глубокое беспокойство.

Однако приезд «Нью-Йорк Сити балле» стал сенсацией. На открытие гастролей в Большом театре 9 октября 1962 года все билеты были раскуплены (еще за несколько недель до начала), партийные деятели и сотрудники Министерства культуры, разумеется, занимали первые ряды. Труппа выступала также и в огромном Кремлевском дворце съездов, рассчитанном на шесть тысяч зрителей – там билеты тоже были распроданы. Программу открывала «Серенада» Баланчина (1935) – пышный романтический балет на музыку Чайковского, одна из ранних американских постановок хореографа; кроме того, танцовщики исполняли «Игры» – джазовую композицию американского (русско-еврейского происхождения) хореографа Джерома Роббинса, и «Западную симфонию» – ироничную дань Баланчина ковбоям и американскому Западу на музыку Херши Кэя. Однако больше всего поразил русских «Агон» (1957). Созданный вместе со Стравинским, этот балет поставлен на атональную музыку, а танцовщики выступали в черно-белых репетиционных костюмах на фоне простого синего задника. «Агон» был однозначно абстрактным: Баланчин называл его «механизмом, но мыслящим механизмом». В исполнении Аллегры Кент (русские называли ее «американской Улановой») и Артура Митчелла он надолго оставил сильное впечатление, возможно, благодаря тому, что танцовщиков отличала выразительность и самоотдача: Кент однажды заметила, что в ее танце было «немного Айседоры и горного козла», а у Митчелла, по словам балерины Мелиссы Хейден, – «по жилам бежит огонь»³².

Невозможно описать, как горячо советская публика принимала «Нью-Йорк Сити балле». Каждый вечер зрители стоя устраивали овацию, скандируя – Ба-лан-чин! – и часто не расходились до тех пор, пока в театре не начинали гасить свет. Те, кто не достал билетов, собирались у театра и дежурили часами, многие сопровождали труппу в Ленинград и даже в далекий Баку, где люди окружали танцовщиков на улице и порой стремились дотронуться до них – настолько экзотическими они казались. Советское руководство не всегда понимало постановки Баланчина: оно смотрело на них сквозь призму драмбалета и выискивало сюжет. Кто-то сказал Линкольну Кирстейну, что «Агон», в котором танцевали Кент (белая) и Митчелл (темнокожий), – это балет «о покорности черного раба перед тиранией страстной белой хозяйки»³³.