История балета. Ангелы Аполлона

«Сильфида» и «Жизель» были первыми современными балетами; их все еще исполняют, хоть и в новых редакциях, однако дело в другом. Французские романтики придумали балет таким, каким мы знаем его сегодня: они разорвали связь танца со словом, пантомимой и драматургическим балетом и полностью сместили ось балетного искусства – отныне оно было не о человеке, власти и аристократических манерах, греческих богах и героических деяниях, и даже не о милых деревенских забавах или путешествиях. Балет стал искусством женщины, призванной отразить туманный внутренний мир грез и фантазий.

Пантомима не исчезла. Наоборот, она по-прежнему процветала: в «Сильфиде» и «Жизели» излагаются истории, и они были представлены рядом мимических эпизодов (которые впоследствии выпали или были вырезаны). Однако повествование и пантомима больше не были важнейшей задачей: казалось, никого не заботило то, что Тальони не обладала большим актерским даром. Главной стала необходимость использовать движение, жест, музыку, чтобы уловить мимолетный полет мысли – придать замыслу конкретную физическую и театральную форму. Впервые с XVII века балетные па, позы и движения обрели новое важное значение. Сам Готье прекрасно это сформулировал: «Реальной, единственной и вечной темой балета является сам танец»⁴⁵.

Это никак не связано с выражением побуждений или внутренних проблем человека, поэтому «Сильфида» и «Жизель» никогда и не были трагедиями в прямом смысле слова: их характеры схематичны, нравственная проблематика не рассматривается. Эти балеты не следовали образцам классической литературы, они были визуальным поэтическим воплощением оживших грез. В «Сильфиде» в особенности удалось достичь удивительного эффекта. Шатобриан, Готье, Жанен и женщины, отождествлявшие себя с Тальони, видели ее танец через призму собственной неудовлетворенности. Он открывал «более настоящий» эмоциональный внутренний мир женщин, художественная форма была так пронизана хрупким идеализмом, что, казалось, воплощала плод тогдашней жизни, «болезнь века» – mal du siècle. Связь с Тальони воспринималась как нечто личное и близкое, но она была к тому же культурной и метафоричной. «Сильфида» стала выражением тоски по идеалу, духовности, однако само ее существование было иллюзорным и преходящим: балерина, как и сильфиды, – смертна. В этом был элемент утопизма: «Сильфида» и «Жизель» предлагали заманчивое «если бы», сулили блаженный балетный рай счастья и истинной любви. Но главный смысл был, конечно, в недостижимости всего этого. Важнейшим моментом для французских романтиков была эстетизация чувства утраты – напряженное ощущение томления.

Таким образом, с появлением «Сильфиды» и «Жизели» определилась форма современного балета: балерина стала бесспорно центральной фигурой балетного искусства, а танцовщики-мужчины – презренные и недостойные – были изгнаны с французской сцены или низведены до второстепенных ролей. Напряженность между главной героиней (и многочисленным сочувствующим corps de ballet) и ее возлюбленным, между требованиями сообщества и тайными желаниями индивида сформирует структуру балетного спектакля на столетие вперед. Впрочем, от этого балетное искусство не стало ни менее классическим, ни менее формальным; в любом случае Мария Тальони определила особое отношение балета к линии и симметрии, стремление к простоте и совершенству «на античный манер». Но она же расширила рамки выразительных средств, обогатив свой стиль прыжками, танцем на пуантах и крайне сложными позициями, открытыми Вестрисом и итальянскими танцовщиками, – па и движениями, которые сегодня считаются в балете базовыми. На самом деле не плавность (и не приторность на ее литографических изображениях) сделала танец Тальони столь эффектным. Скрытое напряжение, необычное соотношение веса, линии, пропорций придавало ее танцу устойчивость и уравновешенность и вместе с тем – некую зыбкость и несовместимость противоречий. Двойственность была неотъемлемой частью ее искусства: она одновременно утверждала «старый ложный стиль» (Виктор Гюго) и отрицала его⁴⁶.