История европейской философии: курс лекций

Эта критика Юмом понятия причинности, по сути дела, опровергает всю теоретическую состоятельность эмпирической философии. То, что казалось таким простым для основателя эмпиризма Фрэнсиса Бэкона, – внимательно и точно фиксируй через органы внешних чувств факты предметно-чувственного мира, непринуждённо обобщай и систематизируй результаты этой фиксации, регистрируй обнаруженные закономерности в движении этих зафиксированных фактов и … всё, дело сделано, теоретическая часть эмпирического (= естественно-научного) мировоззрения обеспечена (дальше – прикладная часть, рутинное использование в практике таким образом добытого научного знания), – это оказалось не только не простым, далеко не ясным, но даже и не реализуемым проектом. Органы внешних чувств, конечно, могут фиксировать факты чувственного мира (это они делали и до возникновения эмпиризма), но они не могут извлечь из чувственного мира принципы, на основании которых можно было бы производить обобщения и классификации зафиксированных фактов, и, самое главное, не могут извлечь из чувственного мира закономерности (прежде всего, закономерность причинно-следственную) в течении фактов, ибо ни принципы обобщения и классификации фактов, ни закономерности в движении фактов к человеку через органы внешних чувств не поступают. Если же всё-таки принципы обобщения и классификации фактов чувственной действительности и закономерности во взаимодействии этих фактов оказываются в умственно-психическом мире человека, то это не потому, что они туда неизвестно откуда попали, а потому, что они там всегда и были (в качестве психических установок). Что это значит? Это значит, что вся теоретическая часть эмпирической философии, т. е. та часть, которая и придаёт всему умствованию собственно философский, объяснительный характер, безнадёжно разрушается. На долю этого умствования остаётся только рутинное собирание фактов. Но сами по себе факты без их теоретического осмысления не могут создать эмпирической философии, даже если эта философия считает именно факты своей основой. В лице Юма, таким образом, эмпиризм дошёл до нигилизма, до теоретического саморазрушения. Настоящая, т. е. высокая по своему содержанию и научно выверенная, теория невозможна. Поэтому все суждения подводятся под рубрику «belief», а это означает, ни больше ни меньше, как перевод всего эмпирического умствования из научной сферы, претендующей на объективное значение, в сферу утилитарно практическую, имеющую лишь субъективное и практическое значение.

Можно считать Юма самым последовательным философом-эмпириком, который своим скептическим анализом гносеологических возможностей сенсуализма пришёл к окончательному и безнадёжному отрицанию этих возможностей. Современники таким его и признавали – принципиальным скептиком.

Но всё-таки Юм не был предельно последовательным в своем скептицизме. В одном пункте он оказался-таки рационалистом-догматиком. Этот пункт – признание математики в качестве истинной науки, чья достоверность непререкаема. Как могло появиться такое твёрдое убеждение у скептика? Ведь принципиальный скептицизм по своему определению исключает наличие твёрдых научных (т. е. чисто теоретических) убеждений. В том-то и дело, что в данном случае Юм проявляет себя не как скептик, а как догматик-рационалист. Непоследовательность его как раз и состоит в том, что он от эмпиризма неожиданно перешёл к (математическому) рационализму. При этом, он не распространил скептический анализ, который он так неуклонно применял в эмпирической области, на математику. Если уж он не дрогнул в отрицании незыблемости закона причинности, который есть общепризнанная основа естественно-научного знания, то почему бы ему по той же причине не отвергнуть математику как основное средство естественно-научного понимания чувственной действительности. Математическим суждениям (= положениям) ведь невозможно подыскать предваряющих их впечатлений в органах внешних чувств. Следовательно, математика и не может приниматься в качестве истинного знания, ибо истинное знание может иметь только один источник – органы внешних чувств. Но этого скептического отвержения математики Юм не произвел. Напрашивается предположение, что Юм принял математику без должного предварительного гносеологического её анализа потому, что не мог игнорировать научное значение математики под влиянием авторитета Декарта, который именно теоретическое значение математики (а практическое её значение никогда и не отрицалось) основательно утвердил в западноевропейском философском мнении. Но это не так. На самом деле у Юма было довольно обширное оригинальное теоретизирование, которое, кроме всего прочего, объясняло и происхождение математики. Сущность этого теоретизирования, относящегося именно к происхождению математики и объяснению её достоверности, в следующем.