История философии. Средние века

Среди положений, осужденных в 1277 году, было утверждавшее, что философы – единственно мудрые люди, а также что наивысшее или самое прекрасное занятие человека – занятие философией. Несомненно, мишенью в этом случае является Боэций Дакийский, определенно высказывавший подобные суждения. В самом начале своего трактата «О жизни философа» он, тем не менее, поясняет, что абстрагировался от сверхъестественного порядка и откровения и сочиняет исключительно как философ, выказывая интерес только к тем истинам, которые постигаются с помощью человеческого разума, без какого-либо участия веры. Иными словами, он задает следующий вопрос: «Что представляет собой наилучшая жизнь, какую человек способен вести в этом мире, что может открыться с помощью разума?» Ответ, который он дает, тождествен ответу, даваемому самим Аристотелем.

В небольшом трактате о вечности мира Боэций приводит некоторые различия, в которых просматривается его идея об ограниченности философских знаний. Натурфилософ или физик интересуется прежде всего возникновением вещей в пределах нашего мира, но ничего не знает о сотворении. Отсюда, впрочем, не следует, что сама идея сотворения обязательно им отвергается. Скорее всего, божественность творения является предметом, располагающимся всецело за пределами круга его интересов. Метафизик может доказать, что мир сотворен, так как онтологически зависим от превосходящей его причины; но он не способен доказать, имелось или не имелось у мироздания начало во времени. Причем причиной тому является зависимость мира от свободы божественного выбора в том смысле, чтобы существовал мыслимо определимый момент времени. И то, что полностью зависит от свободы божественного выбора, не может быть познано человеком без помощи откровения. В данных условиях мир должен быть сотворенным миром, но идти в познании дальше метафизики не могут.

Нет никакой необходимости говорить о том, что нам неизвестно о взглядах Боэция, изложенных в утерянных произведениях. Но если всмотреться поближе в то, что нам известно, то мы окажемся перед затруднением, аналогичным тому, о котором уже упоминалось в связи с Сигером Брабантским. В случае с Сигером сама идея преобразовать философию в комментарий теорий Аристотеля, Аверроэса и других авторов вряд ли была удачной; но навряд ли ее можно было бы назвать еретической идеей. Что касается Боэция Дакийского, то превознесение им философии в качестве наивысшего рода человеческой деятельности могло быть действием самообольщенного разума, не просвещенного светом веры, могло поступком самовосхваления, но никак не ересью. Можно спросить, к чему тогда весь этот шум? Был ли епископ Парижский настолько глупым, чтобы оказаться неспособным понять, что писали или высказывали такие люди, как Сигер или Боэций? Или он был настолько поспешен в своих решениях, что не взял на себя труд исследовать происходящее? И была ли какая-то другая причина, послужившая основанием для обвинения 1277 года?

4

В начале 1277 года папа Иоанн XXI[244] был осведомлен о заблуждениях, распространившихся в Парижском университете, и запросил епископа Стефана Тампье расследовать обстоятельства дела и сообщить о результатах. Епископ немедленно организовал состоящую из теологов комиссию[245], которая должна была вести свою работу в спешном порядке. Уже к 27 марта, ничего не сообщая папскому престолу, епископ выдвинул обвинение, состоявшее из 219 пунктов. Последовательность пунктов не обнаруживает и намека на систематизацию; осуждению подвергались не только философы – Аристотель, Авиценна, Аверроэс и Боэций Дакийский, – но также «безнравственные» сочинения и труды по магии и некромантии. В дополнение ко всему преподаватели с факультета искусств обвинялись в приверженности к теории двойственной истины, в соответствии с которой суждение могло быть истинным в философии и ложным в теологии. Те, кто учил или слушал упомянутые заблуждения, отлучались от церкви, если вовремя не подвергали себя епитимье, накладываемой епископом или его секретарем.