История философии. Средние века

Вряд ли есть необходимость говорить, что такая точка зрения может быть привлекательной для некоторого числа богословов. Ведь последние хорошо осознают опасность критики, которой подвержены метафизические доказательства бытия Бога. Понятное дело, они не собираются соглашаться с точкой зрения, согласно которой религиозная убежденность зависит от того, принимается ли ею традиционная метафизика. Они так же хорошо осознают тот способ, посредством которого метафизическая философия вторгается в богословские сферы и оказывает влияние как на представление о Боге, так и на представления об отношении между Богом и миром. Иначе говоря, они находятся внутри проблематики, с которой столкнулся еще Оккам, проблематики, связанной с трансформацией, произошедшей под воздействием философии и превратившей библейского Бога в Бога философов. Они также отдают себе отчет в том, у Оккама, безусловно, этого ощущения не было – что целый ряд метафизических систем, появившихся в постсредневековую эпоху, сильно отличаются друг от друга, а некоторые из них даже несовместимы с христианством. По этой причине становится понятным, почему некоторые из числа теологов приветствуют факт отказа философов от спекулятивной метафизики и ограничение области философии логическим или концептуальным анализом. Сосуществование христианской религиозности со свободно формирующимися метафизическими спекуляциями довольно затруднительно, в особенности тогда, когда церковные иерархи уже больше не обладают былой властью, тем более что у них, возможно, уже нет даже желания препятствовать или ограничивать мысль философа. Однако кажется, что сосуществование христианской веры и собственно философии, ограничивающей себя своими собственными решениями и удерживающейся от создания метафизических систем, будет гораздо легче осуществимо, особенно если это является вопросом формы философии, где вере оставляется свободное место.

Подобная позиция является совершенно понятной. Тут, впрочем, нет ничего удивительного, если современный фидеизм согласовывается с фидеистскими тенденциями XIV столетия. Вопрос, с которым здесь сталкиваешься: имеет ли вера какое-либо рациональное основание или оправдание? Самим Оккамом в этих случаях приводится рациональное объяснение, хотя оно явно недостаточно. А как обстоит дело у современных его последователей? Будет ли, например, «явление» оправданием веры? Если это так, то каким образом мы узнаем, когда станем его свидетелями, что нам явилось именно то, во что мы верим? Или же нам это неизвестно? Кроме того, достаточно ли использование здесь правил языковой игры (в данном случае осуществленной в сфере религии), чтобы заметить, что на самом деле в это играет какое-то количество людей? Если, например, значительное число людей использует язык некромантии, то разве ничего больше нельзя сказать? Является ли вся внешняя критика неуместной, недостоверной и незаконной?

Если данные вопросы ставятся с целью подчеркнуть, что направление, выбранное оккамистами, следовало бы изменить, вернувшись к традиционной метафизике, возникает вопрос, а возможно ли было в XIV веке или же в последующие столетия успешно противостоять критике, направленной против доводов философского богословия? Если же это просто вопрос обновления старых доказательств, подобных аргументам Фомы Аквинского, должно быть, показано, что сделанные в них предположения являются либо несомненными, либо возможными. В любом случае современный «трансцендентальный томизм» придает смысл этому предмету[347]. Если же это всего-навсего вопрос поиска новых аргументов, то подобного рода деятельность заключает в себе идею отыскания апологетических доводов с целью защиты веры, которая продолжает упорно держаться других оснований. Что же это за основания?

Все данные вопросы поднимаются не с целью их обсуждения, а для вынесения определенного решения. Скорее это вопросы, указывающие на тот факт, что средневековая философия в относительно специфической области не столь уж удалена от современных философских проблем, как это может показаться. Очевидно, что с исторической точки зрения здесь существуют различия. Например, в случае с Оккамом в одном лице мы видим теолога и философа: теолога, когда дело касается божественного могущества и свободы, и в каком-то отношении эмпирического философа. В наше время чаще всего теолог и философ находятся по разные стороны друг от друга, хотя нельзя сказать, что подобное сочетание сегодня совершенно незнакомо. Несмотря на это, все-таки имеется преемственность диалога, независимо от того, ведется ли он с одним лицом или же с несколькими. Одним словом, думая о становлении отношений между философией и областью религиозных убеждений в XIV веке, мы обеспечиваем себя пищей для размышлений даже сегодня, хотя, конечно, рассматриваемая нами сфера религиозных убеждений гораздо шире, чем, возможно, представлял ее себе теолог XIV столетия.

3