История Финляндии. Время императора Александра I

Наибольшие затруднения при переговорах представил вопрос об Аланде — «караульне» Стокгольма, его «сигнальном пункте». Представителям Швеции казалось, что король, готовый уступить всю страну, которая являлась необходимой для безопасности русской столицы, имел право ожидать, что требования России не распространятся на то, без чего Швеция не в состоянии будет установить спокойствия, составляющего цель мировых переговоров. Владение Аландом давало господство над Ботническим заливом, почему безопасность Стокгольма и Швеции ставились их представителями в зависимость от нахождения Аландских островов в тех или других руках. «Если русские будут обладать Аландом, то они могут напасть на нас (шведов), прежде чем мы успеем собрать вооруженную силу, или же мы принуждены будем постоянно держать нашу армию на военном положении». «Аланд — это ключ от Стокгольма и всей Швеции, — говорили они. Русские, сделавшись хозяевами Аланда, без сомнения, возведут на нем укрепления и будут в состоянии предписывать нам законы даже в мирное время. Лучше умереть с оружием в руках, — писал пылкий Шёльдебранд, — чем заключить мир, но которому мы станем рабами тиранов Севера».

С своей стороны Румянцев не без основания старался доказать, что Аланд — часть Финляндии. И действительно, он в административном отношении с 1634 г. принадлежал к Або Бьернеборгской губернии, а в церковном отношении к Абоской епархии. Финляндия без Аланда — по мнению Румянцева — была бы подвергнута постоянным угрозам. Когда же Стедингк сказал, что шведы достаточно доказали свое миролюбие, отдавая Финляндию, Румянцев ответил, что русские требуют Аланд именно для того, чтоб сделать мир прочным. Если Финляндия и Аланд не будут принадлежать одному и тому же правительству, то станут постоянно повторяться попытки к их возвращению.

«Император Наполеон, гарантируя России обладание Финляндией, — возразил Стедингк, — не подразумевал, конечно, Аландских островов». На это Румянцев отозвался повторением выражения Коленкура: отдать Финляндию и удержать Аландские острова, значило бы отдать сундук, удержав от него ключи. А впрочем, добавлял Румянцев, тут вопрос идет не о границах Финляндии, а о границах между Швецией и Россией. Император смотрит на уступку Аланда, как на условие, без принятия которого его уполномоченные не могут даже вступать ни в какие переговоры.

Значение Аланда поднял во время войны сам Густав IV, расположив там свою главную квартиру. «Русские отлично понимали, — признается Шёльдебранд в депеше 8 сентября н. ст. 1809 г., — что более значительная сила, отправленная с того же места, снова захватила бы Финляндию... поэтому русские только в случае полного изнеможения откажутся от острова Аланда». Настойчивость Румянцева вполне оправдывалась в глазах Шёльдебранда, который в депеше заявил: Густав III собрал в Финляндии немногочисленное войско и все-таки заставил Екатерину II трепетать за свою столицу. Понятно поэтому, что русские, снова завладев Финляндией, никогда не отдадут этой страны Швеции, не будучи к тому принуждены силой оружия. «Последнее слово, таким образом, уже произнесено — или река Каликс должна стать границей и остров Аланд уступлен — или будет война»...

По интимному признанию Шёльдебранда, изложенному в донесении королю, Румянцев в переговорах, по-видимому, действовал по совести и с сознанием своей правоты. Румянцев никогда не говорил, что его требования справедливы. «Он позволял нам доказывать противоположное и ничего на это не отвечал. Он был умен и видел, что ничего существенного нельзя было возразить. Но он ни на волос не отступал от сказанного, и это ему легко было делать, зная наше положение».

Тот же Шёльдебранд, на которого возложено было наблюдение за действиями Стедингка, в первом же своем официальном донесении королю 5 — 17 августа 1809 г. открыто заявил: «Я ближе всех имею возможность видеть таланты, которые Стедингк применяет к делу, и всю непорочность его намерений. Если дела — что весьма вероятно — пойдут плохо... то я почту себя обязанным заявить своим недоверчивым соотечественникам, что то, чего он не сделал, сделать нельзя было»[15].

Видя, что вопрос об Аланде поставлен столь серьезно, шведские уполномоченные пожелали послать курьера в Стокгольм за дополнительной инструкцией.

Более горячий из них Шёльдебранд «желал превратиться в факел», чтобы во всех сердцах шведов возжечь любовь к их родине. Он просил у короля места в батальоне, чтобы исполнить свой долг, как простой солдат, и скорее соглашался умереть, чем видеть Швецию лишенной своей самостоятельности.