Ни в одном государстве не было столько иноземцев в дипломатическом ведомстве, как в России, почему А. М. Михайловский-Данилевский начинает свой дневник за вторую половину 1815 года так: «Россия являет единственный пример в мире, что дипломатический корпус её состоит большею частью из иностранцев. Не всем им известен наш язык и не многие из них бывали в России далее Петербурга». Это все наследие Чарторыйского, М. Алопеуса, Будберга и др.
Конечно, в переполнении нашего дипломатического корпуса иностранцами огромное значение имело пристрастие Александра I к иноземцам вообще. «Нрав Александра I был не русский», — писал Адам Чарторыйский.
Известны затем увлечения Императора Александра I Марией Антоновной Нарышкиной, урожденной Четвертинской. Император умел втягивать женщин в свои интересы. Через женщин он знал многое, чего не говорил ему даже родной брат. Но, надо допустить, что и через женщин устроено было не одно дело государственной важности. «О Марии Антоновне, правда, сложилось мнение, которое высказывал Александр Павлович, что она добровольно не вмешивалась ни во внешние, ни во внутренние дела страны, хотя в одно время на нее возлагалось много надежд, как её соотечественниками, мечтавшими о возрождении Польши, так и сильной придворной партией, стремившейся отклонить Государя от союза с Наполеоном». Рассказывали, что Император взял с нее обещание не вмешиваться в дела, грозя иначе разрывом. «Случалось, что она нарушала это условие». В доказательство приводились примеры. Но и помимо примеров, зная характер М. А. Нарышкиной и среду, окружавшую ее, трудно допустить, чтобы она не имела известного влияния на ход некоторых польских дел. «Поляки интриганы», — говорил сам Государь. Нарышкина была полька.
Из женщин, которые могли влиять на дела Финляндии, известна пока одна — жена Д. Алопеуса (урожденная Жанетта ф.-Вьюкстерн). Она славилась своей красотой, о которой в свое время много говорили. «Все эти дни, — пишет современник, — я несколько раз видел госпожу Алопеус. Я не могу достаточно оценить всей очаровательности её наружности, а тем более её характера». Она вышла впоследствии за ген.-лейт. князя Павла Лопухина. У неё была дочь Alexandrine (t 1848 г.), которая перешла в католицизм. Во время одной размолвки Императора с Марией Антоновной Нарышкиной, последняя по обыкновению собралась путешествовать. В обществе пошли толки о её заместительнице. По этому поводу Коленкур донес: «Говорят, что все уже устроено для отъезда г-жи Нарышкиной, которая едет на воды. Её опалу приписывают французскому посланнику, устроившему Императора с г-жой Алопеус, в обществе которой он обыкновенно бывает».
XI. 1812 год. Союз с Швецией. Бернадот.
Императору Александру нашептывали, что Сперанский хитро подкапывался под его самодержавие. В это же время Государь начал говорить, что он обязан сохранить самодержавие и передать его своим наследникам, что учреждение министерств есть ошибка; он высказывал даже сожаление, что согласился на учреждение Государственного Совета. Насколько в данном случае повлияла записка Карамзина и в какой мере подобные заявления вызывались окружавшими обстоятельствами, трудно определить. Одно несомненно, что Сперанский в своих преобразовательных проектах являлся лишь исполнителем Верховной воли.
К 17 марта 1812 года Император Александр, неожиданно призвав к себе рано утром де-Санглена, сказал ему: «Конечно, как мне ни больно, но надобно расстаться с Сперанским. Его необходимо отлучить из Петербурга». И Сперанского удалили. Все были озадачены его участью, и до сих пор истинная причина немилости к нему Монарха остается недостаточно выясненной. О ней строят разные догадки и делаются различные предположения.