История Финляндии. Время императора Александра I

Далонвиль рассказывает, что он в разговоре с генералом Серра-де-Каприола, высказывал такие взгляды на войну с Наполеоном: «Зачем он (Имп. Александр) не подумает о своих снегах? В них надо зарыть Наполеона, если не хотят, чтобы он побывал в Петербурге, как он был в Вене и Берлине». По просьбе неаполитанского дипломата, Далонвиль изложил свои соображения в этом смысле и, по одобрении их преемником Аракчеева в качестве военного министра, Барклаем-де-Толли, сообщил их Армфельту.

Следует также упомянуть о политическом письме к Армфельту старого генерала революции, Дюмурье, — знакомство с которым началось в Померании, в 1807 г., — письме, написанном вслед за открытием военных действий 6-го июля 1812 г. В нем излагалась та же мысль, которую высказал Армфельт. — «Я надеюсь, — писал Дюмурье, — что Государь поведет войну так же, как скифы против Дария и парфяне против Красса».

Армфельт впервые высказал свои мысли в 1807 г., но к этому же году относится его знакомство с Дюмурье. Не установлено, когда впервые у Бернадота зародились те мысли, которые он предложил Александру I.

В переписке, которую Эренстрём вел со своими друзьями, прежде всего обращает на себя особое внимание тот факт, что уже в 1807 г. Армфельт с Эренстрёмом обсуждали возможность войны Франции с Россией и единогласно пришли к тому заключению, что Наполеона необходимо завлечь внутрь России, где найдутся средства погубить его. — «Я совершенно разделяю твои идеи о защите России, — писал Эренстрём своему приятелю в октябре 1807 г., — вовлечь французов насколько возможно в глубь России, избегать решительных сражений, тревожить с тыла, уничтожать их конвои и магазины бесчисленным множеством маленьких отрядов казаков, калмыков, башкиров и др. — это, пожалуй, единственный способ противодействовать им».

В начале кампании 12-го года, мы находим Армфельта в главной квартире в Вильне, без всякого определенного дела. Он был недоволен всем и вся. В это время ему предпочтен был Фуль с его планом кампании и этого было достаточно, чтобы Армфельт в своих письмах окрасил все в самые мрачные цвета. Особенно же недоволен был Армфельт нашими беспрерывными отступлениями, «ходом рака», которые он сам же рекомендовал. «Если мы будем отступать — все будет потеряно. Если дать время Наполеону, то под ружьем у него будет еще 150 тыс. поляков. Поляки, презираемые, покинутые и дурно управляемые русскими скотами, явятся не шуточными врагами». «В той стране, — писал он, — по которой мы прошли (отступая), ничего не осталось, кроме домашних насекомых; люди и животные уведены или убежали; дома разорены, крыши и окна сорваны, поля скошены или затоптаны; все, что свидетельствовало о порядке, исчезло! Сам дьявол не мог бы произвести большего варварства, чем сделано уже этими зверями».

В Вильне была заключена дополнительная конвенция к Фридрихсгамскому договору, продолжавшая до 1815 г. льготы, дарованные на три года шведам и финляндцам, по избранию отечества и по распоряжению шведов имуществом, оставшимся в Финляндии, и финляндцев — имуществом их, находившимся в Швеции.

Извещая Бернадота о ходе военных действий, Император Александр особенно упирает на то, что руководствуется его советами. (Письмо Императора Александра наследному принцу шведскому, от 22 июня — 4 июля 1812 г., из Видзи). «Граф Левенгельм сообщит вам, — говорит он, — сведения о военных действиях, из которых вы увидите, что верно следуя тем началам, которые вы изложили в письмах ко мне, я веду медленную войну (une guerre de lenteur) и как на меня наступают превосходные силы неприятеля, я отступаю и сосредоточиваю силы.

«В настоящее время могу уверить вас, что однажды вынужденный начать эту войну, я твердо решился продолжать ее годы, хотя бы мне пришлось драться на берегах Волги». Решимость Императора, с которой он вел борьбу с Наполеоном, — неувядаемый венец славы Александра!

Осмотрительности, с которой Кутузов вел войну, Армфельт не совсем одобрял, но был уверен в счастливом исходе борьбы, спокойно взвешивая обстоятельства дела вдали от главной квартиры. «Русский народ превзошел испанцев и покрыл себя неувядаемой славой, — писал быстро менявший свои взгляды Армфельт. — Никогда нельзя себе представить тех огромных жертв, которые были в этой стране принесены чистейшею любовью к Богу и отечеству и преданностью Монарху. Какой народ! Какой национальный дух! Я не смею сделать никакого сравнения ни с тем, что я пережил, ни с другими воспоминаниями, какого бы рода они ни были». «Мы — народ с добрым желанием, — читаем в его письме, — с большим мужеством и множеством талантов». «Мы имеем прекрасные и удачные, храбрые и выносливые полки, имеем генерала Палена, который рожден быть одним из величайших воинов Европы, генерала Ермолова, генерала Корфа — все народ с необыкновенными талантами. Достаточно одного какого-нибудь преимущества, чтобы дать в высшей степени счастливый оборот делу. Все зависит от оттяжки времени, от продления тех жертв, которые скоты обязаны сделать».