Один из финляндцев, — как он сам впоследствии признавался, — совершил «великую глупость» 20 марта 1848 г. Он думал перейти Рубикон, но переправился только через Рейн, чтобы в Париже принять участие в общем движении. Это был Август-Фредрик Сольдан (у. 1885 г.). Он, по окончании курса в Фридрихсгамском кадетском корпусе, попасть куда в 1830 годах считалось за честь, служил затем несколько лет в России инженерным офицером. «Твои эполеты, — писал ему в это время брат, — своего рода индульгенция, предохранительная карточка». Для подготовки к званию профессора химии в инженерной академии, ему дали стипендию и отправили для специальных занятий в Германию. Здесь он «всей душой» проникся радостью за великую революцию; он сочувствовал борьбе народов за их свободу. В то же время сознавал, что воспитывался на казенный счет, сам попросил стипендию, и начальство, доверяя ему, дало серьезное поручение. Как же быть? На что решиться? Сольдан утешил себя такими размышлениями. Субсидию он, в сущности, получил от Самодержца Всероссийского — «противника всякой свободы». Он знал, что, в виду подготовления к войне с Германией, его скоро потребуют обратно в Россию, и что в подобные периоды отставка никому не дается. — Вернуться в Россию, «к рабству», в эту «огромную тюрьму»... Никогда! И, присвоив казенные деньги, он бежал во Францию, отослав, при вежливом письме, свой мундир к бывшему начальству. «Я ездил на казенный счет. Это обстоятельство меня в начале тяготило, но теперь более не смущает», — писал Сольдан. — Я очень хорошо знаю, откуда берутся эти миллионы, которые раздает Государь»... Кроме того, «не трудно утешиться» и по другим соображениям. «Благодарность отлагается в политике. Но народ, который в поте лица добывает золото, употребляемое Монархом для его притеснения, — этот народ мне дорог — и, служа ему, желаю жить и умереть». Оправдание найдено, и он плавал в море революции.
В Париже Сольдан «своими глазами видел бушующую бурю. Он слышал вблизи треск трех дюжин царских престолов, он слышал собственными ушами победные восклицания миллиона счастливых людей». — В будущем он найдет себе спокойное место и положение, на которые никогда не променяет «блестящую скудость в Петербурге».
Изгнанником он скрывался затем в Швеции и Норвегии и долгое время пробыл в Америке. В 1859 г. ему дозволено было вернуться в Финляндию.
Сольдан оставил много писем и заметок. Благодаря им перед нами — раскрытая душа «идеалиста-патриота», как называет его финляндский биограф, а в сущности — дезертира и изменника. Полезно прочесть некоторые страницы его дум, его исповеди, чтобы узнать, чем дышали тогда некоторые финляндцы, во что они верили и как рассуждали. «Меня почти не раздражало то, что наш финский батальон выступил (в 1831 г. в Польшу) сражаться против свободы и справедливости: на то они гвардейцы и гвардейцы». В своем дневнике Сольдан отметил: «Когда я теперь думаю о том, что в наше время, в течение пяти лет, сделано в области цивилизации столько, сколько в прежние времена достигалось в течение полустолетия, то не могу сдержать своего сердца, которое бьется надеждой, что и будущность Финляндии не есть лишь пустое привидение. Мы, верующие в Божий промысел в мировой истории, не можем бояться тех шагов назад, которые сию минуту вызываются штыками. Надеяться на хорошее всегда возможно. Какую же добродетель Финляндия пожелает преимущественно представить? Подумала ли молодая Финляндия о Божественном сокровище, которое заключается в том, что с. одной стороны имеется незапятнанное основание, на котором можно строить, имеются неиспорченные и красивые нравы, строгое послушание и почитание законов, имеется надежда на справедливость, бескорыстие, насколько оно возможно на низкой ступени, упрямство, из которого можно создать самостоятельность, устойчивость и честность и много хорошего, а с другой стороны современное высшее просвещение? Не смейтесь над этими мечтами. Нет другого исхода — или надежда, или отчаяние. Конечно, разумнее избрать первое. Сначала Финляндия должна поступать совершенно консервативно. В молодом поколении края есть характерная черта, совершенно своеобразная для этого поколения, не знаю, сумею ли выразить ее словами; хочу сказать — откровенность, простота и честность, доходящие до глубины...