Кн. Меншиков обладал отрицательным умом и потому прошел свое жизненное поприще без пользы для потомства. Как человек уклончивый, он отделывался шуточкой и гримасой. Но весьма ловко прилаживал свой ум ко всему и «поступи он завтра в монахи, — сказал Денис Васильевич Давыдов, — он через шесть месяцев будет митрополитом». На заявление одного подчиненного: «служить готов, прислуживаться тошно», кн. Меншиков, наклонив голову, шепнул: «все мы, братец, прислуживаемся». Этим признанием он выдал себя с головой. Прислуживаясь, он своевременно не доложил Государю о недостаточности наших средств защиты, прислуживаясь, он не желал ссориться с разными ведомствами и не хотел огорчить Царя неутешительным положением дел в Крыму. Все его чувства и мысли направлены были к сохранению «фавора».
Князь Меншиков зарылся в бумагах, устроив себе добровольную «письменную каторгу», и, не обладая дальновидностью, всегда много занимался мелочами.
Главный его панигирист К. И. Фишер, когда пожелал подвести итоги его государственной деятельности, то убедился, что князю Россия ничем не обязана.
После ухода союзников из Балтики, воюющие стороны стали усиленно готовиться к новой кампании.
Командующим войсками и генерал-губернатором Финляндии был назначен гр. Ф. Ф. Берг. К. И. Фишер резко осуждает нового начальника края, находя, что он обратился к своей системе — системе двойной игры, — завел шпионство, делал из своих секретарей сенаторов, искал популярности и награждал тех землевладельцев, которые сообщали ему тайные сведения. Все это, может быть, и справедливо, но, с другой стороны, известно, что, вступив в должность, он проявил редкую энергию по приведению края в боевую готовность. Нам представляется, что выбор гр. Берга оказался в общем удачным для Финляндии.
Среди военных приготовлений неожиданно скончался могучий повелитель России — Николай Павлович. Ход событий лег на него непосильным бременем. «После Альмы он долго не спал, а только два часа подряд проводил в сонном забытьи. Он ходил, вздыхал и молился даже громко среди молчания ночи». Из Крыма получались одни огорчавшие Царя вести. Пришлось уволить «старого друга» кн. Меншикова, оказавшегося совершенно непригодным для поста главнокомандующего. Среди ряда этих неудач Государь простудился, и нервно потрясенный организм не справился с болезнью. Раздался по Петербургу ночной унылый колокольный звон; народ в смятении устремился к церкви, сановники наполнили коридоры Зимнего Дворца. Государь приобщился Св. Таинств. Духовник рыдал. Мандт (лейб-медик) у постели больного следил за пульсом, за угасанием могучей жизни. Глава огромной Империи лежал на простой походной кровати, поставленной в его кабинете, небольшой, слабо освещенной комнате. «Я умираю с пламенной любовью к нашей славной России, которой служил по крайнему своему разумению верой и правдой...». «Служи России», — наставлял он Наследника. Умирающий трогательно простился со всеми. Всех простил и у всех просил прощения. Все смолкло... Не стало замечательного Государя, пламенно любившего Россию.
«Царь Николай скончался!» — пронеслось во все углы земного шара. «Царь Николай скончался» — отдалось и в Финляндии. «Скончался тот, которым все гордились. Все в нем нравилось, — читаем в воспоминаниях Дарагана. — Даже некоторая изысканная картинность его движений, сутуловатость и держание плеч вперед, мерный и твердый шаг, картинное отставление правой ноги, кокетливая манера подносить к глазу лорнетку, — все это шло к нему, все этим любовались».
Маркиз де-Кюстин, удостоенный приема Императора, записал, что Николай Павлович беседовал с разными лицами «то по-русски, то по-французски, то по-немецки, то по-английски, и все одинаково свободно. Ему все было известно... Замечания его о разных странах и об их взаимных отношениях были так тонки и обличали такое глубокое знание, что, забыв Монарха, я дивился в нем только мыслителю. Откуда находится у него время, чтобы иметь обо всем такие верные и положительные сведения и о каждой вещи производить такое справедливое основательное суждение? В нем сосредоточилась целая администрация колоссальной Империи»...
Выдающейся чертой характера Николая Павловича все современники признавали любовь к правде и нерасположение ко всему напускному и поддельному. Другая черта — строгость, но она не была его врожденным чувством, она вызывалась необходимостью. — Но прежде всего Николай Павлович был воин.