История Финляндии. Время императора Николая I

В истории Финляндского кадетского корпуса большое значение имело «товарищество» — род особого кадетского судилища. «Без этого особого учреждения корпус никогда не был бы тем, чем он сделался. «Товарищество» — обширное самоуправление, водворившееся среди кадет с 1821 г. В учреждении «товарищества», — пишет историк кадетского корпуса, Г. А. Грипенберг, — сказалась большая прозорливость кучки юношей, стремившейся к сохранению в кадетской среде высшей нравственности и справедливости. Эти идеи и стремления всегда воодушевляли финских кадет… Другие учебные заведения края могли указать на свой отборный учительский персонал, на выдающихся воспитанников и т. п., но ни одно из них не могло похвастаться столь твердо выдержанным единением, какое отличало финляндских кадет.

В стенах корпуса вообще господствовал крайний консерватизм, простота, строгость и даже скудость. Во внутреннем порядке ученики распределялись на восемь отделений, кои находились под присмотром воспитанников старших классов. Историк корпуса Грипенберг сложил целый дифирамб учреждению «товарищества». Оно действовало по своим особым постановлениям, составленным самими кадетами, и стремилось к благородной цели. Бывшие кадеты, — утверждает Г. А. Грипенберг, — вспоминают «товарищество» с искренней похвалой, так как оно имело на них благотворное влияние и оказало им «величайшую услугу».

Директор корпуса Мунк Иван Иванович

Из среды кадетов в «товарищество» избиралось сперва восемь, а затем семь судей. И эти «восьмерки» и «семерки» играли большую роль в кадетской жизни. Конечно, и их деятельность временами была не безупречна и вызывала жалобы и нарекания; тогда дело переносилось на «суд общего собрания», но подобные случаи составляли уже исключение из общего правила. Исполнительный комитет «восьмерки» или «семерки» держал высоко знамя товарищеского правосудия с 1821 по 1903 г.

Если «товарищество» приговаривало провинившегося к небольшому наказанию, к аресту, или «стоянию у кровати», то приговор приводился в исполнение немедленно. Если же провинившегося нужно было высечь, то и тут проволочек не допускалось: «положат» грешника и по всем правилам искусства сечения, отсчитают ему известное число ударов розгами по старинному обычаю. Здесь не требовалось педантических предписаний, столь свойственных гражданским кодексам с их бесчисленными постановлениями. «Давали» по неустановленной таксе, не ломая головы трудными расчетами.

«Товариществу» самому приходилось разбираться в известном круге кадетской деятельности и переписка с начальством у товарищества была весьма незначительна.

«Как бы строго обучение ни производилось в кадетском корпусе, как бы начальство ни заботилось о практическом образовании воспитанников, все это, однако, не в состоянии было создать того финского кадета, каким мы его знали в течение стольких лет на различных поприщах. Он сделался бы более или менее шаблонно-образованным офицером, способным с некоторым успехом занимать свое место перед фронтом или быть может с честью окончить курс в той или другой военной академии. Но он никогда не достиг бы того развития, какое он имел, он никогда не приобрел бы того фонда нравственной строгости и ясного понимания требования долга, которое дало «товарищество», и что составляло, быть может, самое драгоценное его приобретение за все время пребывания в стенах корпуса», — настаивает Грипенберг.

Жизнь в корпусе обычно протекала мирно, и кадеты вели себя хорошо. На однотонном фоне долгого ряда лет ярким и отрадным лучом блеснула речь учителя истории Сигнеуса. При переходе в университет (1836 г.), он, прощаясь с корпусом в Александров день, между прочим, напомнил воспитанникам их долг перед Россией. Речь совершенно исключительная. Другого примера произнесения подобных речей в стенах учебных заведений Финляндии едва ли возможно указать.

Вторым маленьким эпизодом, едва не превратившимся в событие, была строгость директора Дитмара.