История Германии в ХХ веке. Том I

Тем более напряженные усилия предпринимались по объяснению происходящего и поиску виновных в нем: ими были и крестьяне, которые хорошо зарабатывали на черном рынке; и торговцы, чьи запасы постоянно росли; и иностранцы и туристы, которые стали настоящими королями рынка со своей иностранной валютой; и, прежде всего, перекупщики, торговцы черного рынка и спекулянты, которые стали олицетворением инфляционного выгодоприобретателя и, очевидно, стяжали за короткое время огромные состояния без каких-либо усилий. «Я никогда не смогу забыть толстяка, – писал Курт Тухольский в 1920 году, – который сидел на Эспланаде, в большом зале – перед большим столом с кофе, сахаром, молоком и тортом. „Да, – говорил он, запихивая в себя сразу целый блин. – Смотрите: большевизм! Там же люди не работают“. Он-то, конечно, работал!»[35] Даже связь между работой и базовым социальным обеспечением как фиксированной переменной в планировании жизни стала неопределенной. «Ветераны честного труда, сделавшие Германию великой, голодают, умирают, замерзают, – писал анонимный житель Мюнхена властям в конце 1923 года, – a розовощекие мóлодцы, упитанные скототорговцы, спекулянты лесом, лихоимцы на продуктах питания, умеющие к тому же уводить свои темные аферы от любых налогов, разъезжают на шикарных автомобилях и проводят ночи по кабаре и ночным клубам со своими дивами, у которых на уме одни сумасшедшие наряды»[36].

Поэтому напрашивалось объяснение необъяснимого деятельностью тайных сетей и обществ, заговорами и секретными сделками. До антисемитизма тут уже было рукой подать; здесь подозрительность и неприязнь сочетались с упреками, что еврейские купцы и торговцы также зарабатывали на инфляции. Нееврейские купцы были нисколько не лучше, но они ничем не выделялись, в то время как торговец текстилем, наверняка из Галиции, сколотивший состояние в период инфляции, казался ярким доказательством подозрений, что инфляция контролируется темными силами. Именно «модерновый» тип, не связанный традициями и наследственностью, нашедший свой путь в новую эпоху и извлекающий из нее прибыль, отождествлялся с еврейством – даже такими трезвыми наблюдателями, как Томас Манн, который характеризовал типичного спекулянта так: «Мужчина, элегантный светловолосый еврей, лет тридцати, с моноклем и толстыми, белыми, ухоженными руками, в стеганой домашней накидке и лакированных кожаных домашних туфлях, великолепный как воплощение международного культурно-капиталистического аферизма»[37]. Таким образом, период инфляции стал своего рода инкубационной фазой для нового антисемитизма, в котором считавшееся прежде слухами и сплетнями, казалось, переросло в уверенность. «Ненависть самых широких кругов направлена в большей степени против евреев, – говорилось в докладе рейхсвера Баварии весной 1920 года, – узурпировавших бóльшую часть торговли и, по общему мнению, самым бессовестным образом обогащающихся за счет своих сограждан»[38].

Помимо обесценивания денег, опыт инфляции усилил недоверие и неприязнь к либерализму и капитализму в целом. Но в отличие от антисемитизма, который служил объяснительным элементом и клапаном для правых и практически стал для них определяющим, возникший на его основе народный антикапитализм был широко распространен и слева, и в центре. Таким образом, опыт начала 1920‑х годов ослабил интеллектуальные и эмоциональные связи с либеральной экономической и социальной системой даже среди тех, кто представлял ее социально и поддерживал политически – в среде буржуазии, особенно буржуазии образования.

Ввиду лишений и очевидной несправедливости инфляционного периода стремление к справедливому обществу, к восстановлению морального порядка было широко распространено и принимало разнообразные формы. Политический радикализм и эзотерика, религиозные движения возрождения и крайний национализм, коммунистические утопии спасения и юношеский романтизм в отношении природы были как никогда популярны в эти годы. Особенно поражали многочисленные пророки и проповедники спасения – такие причудливые фигуры, как «Мессия Тюрингии», «Иоанн Молодежи» (Johannes der Jugend) или берлинский мошенник Макс Кланте, который основал свободный кооператив, пообещав пайщикам 600 процентов годовых. Четверть миллиона человек последовали за этим «инфляционным святым», пока он не был разоблачен как мошенник и арестован[39].