История Германии в ХХ веке. Том I

Привлекательность этих чудес новой массовой культуры была огромной, поскольку в те годы они все еще обладали аурой нового, неслыханного и фантастического. Тот факт, что один и тот же голос, одно и то же музыкальное произведение можно было услышать по радио в одно и то же время в любом уголке страны, что люди во плоти, казалось, пели, говорили и двигались на экране, – все это не могло не казаться современникам чудом. Конечно, с самого начала раздавалась масса критики в адрес кино, шлягеров и массовых развлечений, но культурные пессимисты были едва слышны за всеобщим одобрением и даже энтузиазмом: «Потом мы посмотрели комедию с Патом и Паташоном и хохотали от души, – написала молодая текстильщица в отчете для своего профсоюза. – Пусть говорят, что кино – это китч, зато оно дает возможность забыть на минуту тяготы жизни, а я так люблю смеяться»[32].

Но все это затмевалось притягательностью спорта – индивидуальными или коллективными игровыми физическими упражнениями и большими массовыми мероприятиями, привлекавшими тысячи зрителей. В 1930 году в Германии насчитывалось уже около 6,5 миллиона членов спортивных клубов, из них почти миллион женщин. Наиболее популярными были футбол, велоспорт и плавание. В 1929 году только Германский футбольный союз насчитывал около 7 тысяч клубов и более миллиона членов. Футбольные матчи на первенство Германии собирали десятки тысяч зрителей, а с конца 1920‑х годов и сотни тысяч слушателей радиорепортажей, то же относится и к большим шестидневным скачкам и все чаще к профессиональным боксерским турнирам, особенно когда тяжеловес Макс Шмелинг добился первых успехов и стал кумиром своего времени.

Очень важен был здесь новый культ тела: молодое, атлетически подтянутое тело стало идеалом того времени – как для мужчин, так и для женщин, как восторженно отметил Стефан Цвейг: «Особенно в бассейне можно было ясно увидеть перемену; если в моей юности хорошо сложенный мужчина резко выделялся среди бычьих шей, отвислых животов и впалых грудей, то теперь атлетические, гибкие, загорелые и подтянутые фигуры соревновались друг с другом. Женщины сбросили стягивающие корсеты, отказались от зонтов и вуалей, поскольку больше не укрывались от воздуха и солнца, укоротили юбки, чтобы лучше двигаться во время игры в теннис, и перестали стыдиться своих форм»[33].

Постепенное распространение и утверждение модерновой массовой культуры по всей стране частично противоречило традиционным региональным культурам, особенно наиболее ярко выраженным, например в Заэльбской Пруссии, в Рейнской области или в Баварии, а также в «социально-нравственной среде», характерной для социалистического рабочего движения, для католиков или националистов. Интеграция в организации, тесно сплоченные политико-идеологическими убеждениями и повседневными ритуалами, не только оказывала людям материальную поддержку и давала надежную опору в мире, который явно трещал по швам, но и предоставляла правдоподобное объяснение происходящих потрясений. В то же время солидарность, чувство общности и социального участия часто оборачивались контролем, узостью и диктатом традиции, что привело эти сообщества к определенной эрозии и критике со стороны особенно среди молодого поколения 1920‑х годов, тем более что заманчивые предложения модерновой массовой культуры были теперь налицо. В веймарские годы сильно расширилась социал-демократическая клубная сеть, когда и рабочее движение, и католицизм создали свои собственные клубные структуры против общих, в основном националистических ассоциаций и оказались, например в спорте, очень успешными. Такая тесная интеграция была необходима прежде всего после войны как защита от многочисленных кризисов и неопределенности, особенно когда государственная социальная система оказалась слишком ненадежной. Но как только ослаб социальный и политический гнет, связанный с тяжелой общественной ситуацией, тенденция к модерновой массовой культуре стала очевидной и среди молодежи рабочего класса и молодых католиков, и в долгосрочной перспективе ее вряд ли удастся остановить[34].

Но новое и неслыханное не было уделом лишь массовой культуры. В предвоенные годы художественный авангард отвечал на вызовы эпохи модерна, сочетая новые, революционные формы искусства с часто жесткой критикой нового городского и индустриального мира. Противоречие между гениальным индивидуумом и диктатом массового общества нашло свое выражение в экспрессионизме, подчеркивающем примат природы, молодости и искусства над техническим прогрессом и экономическим мышлением. Ситуация усложнилась после разрушительной войны. Как и в политической сфере, в искусстве за короткий промежуток времени были опробованы многочисленные формы и стили, получившие признание, а потом хулу и замененные другими в постоянном поиске новых, подходящих ответов на все новые и новые вызовы эпохи модерна, быстро и суматошно сменявшие один другого.