История Германии в ХХ веке. Том I

В октябре 1938 года режим начал депортировать из Германии евреев польского происхождения. В течение двух дней 17 тысяч евреев с польским гражданством, большинство из которых были мужчинами, были арестованы, помещены в накопительные лагеря и отправлены на поезде к польской границе с целью депортации в Польшу. Однако польские пограничники не позволили евреям пересечь границу, так что депортированным пришлось провести несколько дней в импровизированных лагерях для интернированных на нейтральной полосе. В конце концов операция была отменена, и евреев пришлось вернуть домой. Эта неудача подтвердила бесперспективность планов по принудительному вывозу евреев. Однако она также усилила надежды властей и партии на то, что при первой же возможности против евреев будут приняты другие меры[103].

Такая возможность представилась всего через несколько дней. 7 ноября немецкий дипломат был застрелен в Париже молодым польским евреем, родители которого были в числе тех, кого привозили к польской границе. Когда на следующий день дипломат умер, Гитлер и Геббельс предписали руководителям отделений НСДАП на местах (гауляйтерам), собравшимся в Мюнхене на торжества по случаю 15‑й годовщины попытки гитлеровского путча, «предпринять против евреев действия самого широкого масштаба с полной свободой действий для каждого, которые должны закончиться соответствующим уничтожением еврейской собственности». Так писал об этом венский гауляйтер Глобочник[104].

Получив такие указания, вечером того же дня бойцы СА и партии собрались по всей стране и, поддержанные и подбадриваемые спешащими на помощь соратниками, детьми из гитлерюгенда и зеваками, начали грабить еврейские магазины, вытаскивать евреев из домов и издеваться над ними, разрушать еврейские учреждения и поджигать синагоги. Было убито более 100 человек. Грабежи происходили по всей стране, официально зарегистрировано более 800 случаев, в том числе с участием детей и юношей из гитлерюгенда. В Берлине был ограблен крупный ювелирный магазин «Маркграф» на Унтер-ден-Линден, украдено драгоценностей на 1,7 миллиона марок. Погромщики также грабили меховые магазины и магазины одежды. «Теперь народный гнев бушует, – удовлетворенно писал Геббельс в своем дневнике. – Когда я еду в отель, стекла в окнах дребезжат. Браво! Браво! <…> Весь народ поднялся»[105].

Эти срежиссированные погромы вызвали ужас и протесты по всему миру. Западные газеты подробно писали о масштабах варварства, США отозвали своего посла из Берлина, а французский поверенный в делах в Берлине предсказал, что «насилие и жестокость, присущие национал-социалистической этике, обрекают Германию на то, чтобы ее саму судили по закону меча, которым она стремится покорить своих противников»[106].

Реакция германского населения была аналогичной. Почти все местные отделения партии в Германии сообщали, что «акция» встретила непонимание и неприятие среди населения. Гестапо в Билефельде, например, получило исключительно отрицательные ответы на опрос, проведенный местными полицейскими участками: по их словам, «люди качали головой и погружались в ледяное молчание». «Население было серьезно и подавлено. Тут и там были явные признаки сострадания». «Большинство населения не поняло акции против евреев и осудило ее со словами, что в цивилизованном государстве таких вещей происходить не должно» – в этом единодушно сходились все респонденты[107].

При этом, однако, со стороны церквей, руководства вооруженных сил или немецких бизнесменов националистических взглядов критики не воспоследовало. Министр финансов фон Крозиг, один из представителей национал-консерваторов в правительстве, даже открыто одобрил радикальный курс Гейдриха и Геринга на совещании 12 ноября: «Решающим фактором всегда должно быть то, что мы не можем оставить здесь весь пролетариат. Удерживать их всегда будет непосильным бременем. <…> Следовательно, цель должна быть такой, как сказал Гейдрих: всех, кого только можно удалить, – удалить!»[108]

Во внутренней отчетности партийной организации, напротив, говорилось преимущественно о критике со стороны общественности, «нерегламентированных» действиях и, снова и снова, о «ненужном разрушении ценностей». Возможно, это была завуалированная критика. Но скорее, это было анонсом следующего этапа: отныне дома, мебель и магазины евреев больше не подлежали уничтожению, а забирались в целости и сохранности[109].