История Германии в ХХ веке. Том II

В Западной Германии, однако, конфликты между государством и протестными движениями также можно рассматривать как процесс взаимной радикализации. С указанием на ожидаемое насилие со стороны протестующих атмосфера преувеличенной реакции возникла и среди государственных органов, что было особенно заметно в Берлине. В связи с этим был принят так называемый «Указ о радикалах» 1972 года. Чтобы предотвратить доступ представителей «новых левых» к государственной службе, было решено, что каждый кандидат будет проверяться Ведомством по охране конституции на предмет соответствия его взглядов основному закону. К началу 1980‑х годов это коснулось более миллиона человек, а число тех, кто был фактически исключен из государственной службы, составило около 1000 человек. «Указ о радикалах» был немецкой особенностью; ни в одной другой западной стране не было подобной процедуры, и, соответственно, он вызвал резкую критику и в других западных странах. В 1976 году федеральное правительство отказалось от этой процедуры, в то время как многие федеральные земли продолжали следовать этой практике до конца 1970‑х годов[41].

Для ФРГ, как и для большинства других западноевропейских стран, тем не менее верно, что процессы вестернизации и демократизации были ускорены и расширены в ходе этих споров 1960‑х годов. По словам историка Акселя Шильдта, протестное движение было «движущей и не знающей меры частью динамичной модернизации западногерманского общества и его политической культуры», оно привело к «делегитимации додемократических концепций власти и иерархии» и ускорило уже давно просматриваемые изменения в общественных ценностях. В этом отношении восстание «способствовало продвижению реформ под знаком революции».

Но не менее верно и то, что «1968 год» стал возможен потому, что ФРГ уже стала «более западной и либеральной с начала 1960‑х годов»[42]. Таким образом, для значительной части академической молодежи в 1970‑х годах восстание способствовало в то же время далеко идущему отчуждению, даже презрению к демократии и верховенству закона, в сочетании с принятием или даже восхищением чудовищными диктатурами и энтузиазмом к освободительным движениям, которые вскоре оказались ни либеральными, ни демократическими. Уравнение, согласно которому даже самые радикальные антилиберальные и антидемократические проявления «1968 года» тем не менее способствовали прогрессивной либерализации западногерманского общества, не работает, а оставляет противоречия и открытые вопросы.

Ведь, несмотря на «Указ о радикалах» и «запреты на профессию», демократия в ФРГ, которую левые студенты ругали как «просто институциональную», отличалась от статичной диктатуры в ГДР, неспособной к обучению, тем, что она смогла выдержать такую экстремальную ситуацию социальной напряженности, как в конце 1960‑х и начале 1970‑х годов, и впитать возникшие импульсы. Эта способность к изменениям обеспечила ее динамизм и легитимность, а с 1980‑х годов и постепенную реинтеграцию «людей шестьдесят восьмого года» в западногерманское общество, которое, однако, уже само отличалось от того, что было в начале 1960‑х годов.

Это было заметно и с другой стороны спектра: ввиду оттока части критически настроенной молодежи в левый радикализм значительная часть представителей консервативно и националистически настроенной буржуазии с конца 1960‑х годов перешла из позиции культурных критиков массовой демократии к роли защитников республики и связей с Западом против неокоммунистического вызова – процесс, историческое значение которого, безусловно, не уступает левому протестному движению.

ВООДУШЕВЛЕНИЕ ПЕРЕЗАГРУЗКИ

Тот факт, что смена правительства после выборов в бундестаг осенью 1969 года была воспринята многими как сенсация и подтверждение стабильности западногерманской демократии, показал, как мало в действительности она воспринималась как должное. Через 41 год после отставки Германа Мюллера канцлером был вновь избран социал-демократ Вилли Брандт, человек, который также олицетворял «другую» Германию благодаря своей личности и истории как эмигранта и противника Гитлера. Это было даже более символично, чем когда он был назначен министром иностранных дел тремя годами ранее. Ожидания, связанные с началом его правления, были гораздо выше, чем обычно бывает при смене правительства. Это воодушевление перезагрузки укрепило напористость нового правительства на несколько лет и облегчило ему осуществление огромной программы внутренних политических реформ и новой ориентации во внешней политике в очень короткие сроки. В огромной степени это восторженное настроение также заглушило умеренные голоса и критические возражения и тем самым заложило основу для разочарований, которые наступили, когда стало улетучиваться опьянение новым началом и начала перевешивать скучная повседневность прагматичных действий правительства.