История Германии в ХХ веке. Том II

Однако внутриполитическая сторона социал-либеральной Восточной политики была не менее впечатляющей, чем сами переговоры по договору. Критика договоров с Восточной Европой со стороны союза ХДС/ХСС была чрезвычайно жесткой, и в период с 1969 по 1973 год правительство неоднократно сталкивалось с массовыми обвинениями в том, что оно безрассудно сдает германские правовые позиции или даже участвует в «национальной распродаже». Не помогло и то, что Брандт неоднократно и справедливо подчеркивал, что договоры не отдают ничего, что не было бы давно потеряно. Однако позиция союза ХДС/ХСС по этому вопросу не была единодушной. Либеральное крыло одобряло основную направленность социал-либеральной Восточной политики, но критиковало отдельные упущения или формулировки. Национально-консервативная группа, особенно ХСС вокруг Франца Йозефа Штрауса, полностью отвергла договоры. Большинство колебалось. С одной стороны, они не видели альтернативы урегулированию с Востоком, с другой стороны, цена, которую пришлось бы за это заплатить, – признание ГДР и границы по Одеру и Нейсе – была для них слишком высока.

Противостояние между правительством и оппозицией усилилось, когда канцлеру Германии в 1971 году была присуждена Нобелевская премия мира за его политику примирения с Востоком, тем самым продемонстрировав международную изоляцию германских противников Восточной политики. Когда германское националистическое крыло СвДП откололось от коалиции после того, как стало известно о Московских соглашениях, и было потеряно незначительное правительственное большинство, ХДС/ХСС попытались свергнуть канцлера с помощью конструктивного вотума недоверия 27 апреля 1972 года. Это не удалось, хотя и несколько непрозрачным образом. По всей видимости, с обеих сторон были значительные суммы денег, чтобы убедить сомневающихся рядовых членов остаться или перейти на другую сторону. Правительство, со своей стороны, назначило досрочные выборы на ноябрь 1972 года после неудачной попытки свержения канцлера.

Помимо партийных разногласий, споры по поводу Восточной политики также привели к поляризации и политизации в общественной сфере, чего раньше не наблюдалось в ФРГ. Тенденция к общественной и даже партийно-политической активности проявилась уже в 1960‑х годах, например в инициативах социал-демократических избирателей, приобрела еще большее значение в ходе студенческих волнений и теперь достигла кульминации. То, что споры вокруг Восточной политики достигли такой кульминации, неудивительно, поскольку речь шла не о коррекции внешнеполитического курса, а об одном из основных вопросов германской политики и идентичности в XX веке, а именно об отношении немцев к нации[53].

Радикальный национализм, возникший в конце XIX века, был охарактеризован в первую очередь как компенсация недостатка традиции национального единства в Германии, принявшая преувеличенные и навязчивые формы после Первой мировой войны как реакция на слабость, а не силу германского национального государства – вплоть до нацистского, которое в конечном итоге даже разрушило само германское национальное государство. Тем не менее приверженность германской нации как несомненному, непререкаемому образованию после Второй мировой войны прочно вошла в сознание значительной части населения, причем далеко не только сторонников нацистского режима. Это проявилось не в последнюю очередь в строгой ориентации СДПГ после 1945 года на национальное единство и воссоединение – и в еще большей степени это было заметно среди националистической консервативной буржуазии. Однако своей политикой интеграции в Западный мир Аденауэр изменил иерархию ценностей – его кредо было теперь не «национальное единство превыше всего», а «сначала свобода, потом единство». А поскольку речь шла о свободе западных немцев от коммунизма, то за Аденауэром пошла и национально-консервативная часть западных немцев, за исключением небольших групп.

Этот отказ от национального единства как непосредственной практической политической цели компенсировался все более громким требованием воссоединения, и, вероятно, это единство никогда не ощущалось так сильно, как в момент его насильственного разрушения в результате строительства стены летом 1961 года. Даже в конце 1960‑х годов личные и не в последнюю очередь родственные связи с бывшей «Восточной зоной» все еще сохранялись, и единство германской нации имело большое значение для значительной части немецких граждан. Тем временем, однако, эти связи были ослаблены – привыканием к разделению, обширной, особенно культурной вестернизацией и, не в последнюю очередь, ростом нового поколения, которое уже не росло с привязанностью к нации. Кроме того, западногерманская «политика силы» превратилась в политику слабости перед лицом властно-политических реалий в международном контексте и теряла сторонников даже в консервативном лагере.