История Германии в ХХ веке. Том II

Степень, в которой продукты глобализирующейся потребительской индустрии также переносят культурные ценности Запада, является спорной. Тем не менее можно констатировать, что в те же годы, когда всемирное протестное движение утратило свое значение, а западная популярная культура получила глобальное распространение, в западных метрополиях, особенно в университетах, начала утверждаться новая концепция морали и нравов, добра и зла, которая была лишь слабо связана с левыми лозунгами 1970‑х. Эта конвенционализация универсальной морали здесь уже не относилась в первую очередь к традиционному социальному неравенству богатых и бедных, а к запрету дискриминации по половому, физическому, расовому или религиозному отклонению от нормы. Требованию нивелирования социальных различий противостоит требование принятия множественных индивидуальных ориентаций. Этот постулат оказался настолько удачным, что консерваторы в США, как позже и в Западной Европе, осудили его с вердиктом «политкорректности», то есть с обвинением в новом добродетельном терроре. В то время как в западных обществах резко возросло социальное неравенство, преобладала антидискриминационная политика, которая трактовала императив равенства культурно, а не социально[57].

Если рассматривать в целом, то политическая культура – сам термин является продуктом окультуривания политического в эти годы – в ФРГ 1980‑х годов стала не более ограничительной, как опасались левые после прихода к власти Коля, а более либеральной, более уверенной в себе, более расслабленной и более открытой миру; в то же время, однако, она стала более поверхностной, более игривой, более потребительской. Пессимистическое настроение, о котором говорилось в начале, также изменилось: если в канун Нового 1981 года только 32 процента населения связывали новый год в основном с надеждами, то к 1985 году этот показатель вырос до 61 процента, а к 1989 году – до 68 процентов[58]. Помимо значительно улучшившейся экономической ситуации, главную ответственность за это несли международные изменения после прихода к власти Горбачева и связанные с этим перспективы окончания холодной войны. Но апокалиптические видения будущего начала 1980‑х годов также исчезли. Не подтвердились ни опасения повторения Чернобыля, ни опасения вымирания лесов. Летом 1989 года больше не было разговоров об «отсутствии будущего». Хитом года стала песня «Don’t worry, be happy».

Таким образом, предупреждения и тревоги об опасностях эпохи современности, которые вновь усилились с середины 1970‑х годов, постепенно уступили место более спокойному отношению. Мир современности был не только навязан сверху, но и присвоен снизу. Политическая поляризация также выровнялась, а идеологические связи между политическими лагерями потеряли свою эффективность. Разнообразные процессы либерализации и плюрализации общества оказали интегрирующее воздействие; к концу десятилетия было мало признаков радикального неприятия государства со стороны левых. С другой стороны, консерваторы также понимали это государство как свое собственное хотя бы потому, что левые так долго ему противостояли – и сами были либерализованы в процессе.

В то же время значение национальных различий в Западной Европе продолжало снижаться. Это касалось потребления, образа жизни, структуры и внешнего вида городов и сельскохозяйственных регионов, а также доминирования автомобильного движения, социальных услуг государства, изменения гендерных отношений или вечерней телевизионной программы. В ФРГ это было связано со стремлением, особенно ярко выраженным здесь, наконец-то стать как все: нормальным обществом, нормальным государством с обычными проблемами и успехами – выражением политического и культурного самопризнания ФРГ, которое было достигнуто в экономической сфере задолго до этого. В этом смысле настоящее в Западной Германии действительно стало нормальным. Но, как оказалось, не в прошлом.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИСТОРИИ