История Германии в ХХ веке. Том II

В этом отношении дело Айзенхайма было частью преобладающей в архитектуре и градостроительстве тенденции к сохранению исторических строительных конструкций. Однако это также сопровождалось характерными изменениями в восприятии жизни рабочего класса. С упадком старых промышленных сооружений начался повышенный исторический интерес к ним. То, что долгое время считалось бедным и устаревшим, теперь все больше воспринималось как выражение пролетарского общественного духа и достойное сохранения. Рабочий класс, который на протяжении десятилетий воспринимался левыми прежде всего как революционный субъект будущих перемен, теперь стал объектом историзации. Жилье рабочих, рабочие пабы, условия труда на заводе или в подполье – словом, повседневная жизнь промышленных рабочих и их семей теперь была в центре интереса – и отнюдь не только историков[61].

Поворот к «повседневной истории» был также связан с изменением понимания историографии. Не о рабочих и их семьях, а вместе с ними должна была быть написана их история, как процесс совместной памяти, а также укрепления уверенности в себе и гордости за «свою собственную историю». Особенно ярким примером этого является «Хохлармаркская книга для чтения» (Hochlarmarker Lesebuch), том о рабочем поселении в Реклингхаузене, который жители написали в 1980–1981 годах вместе с группой историков и социологов, наполненный воспоминаниями, фотографиями и описаниями условий работы и жизни родителей, бабушек и дедушек вплоть до настоящего времени. Такие инициативы существовали во многих местах, и постепенно из них выросло настоящее историческое движение. Были основаны многочисленные исторические мастерские, и вскоре повсюду появились краеведческие издания об истории промышленности и жизни рабочих «на местах», которая теперь, видимо, воспринималась как нечто ушедшее в прошлое[62].

Однако нередко, к своему удивлению, историки повседневности обнаруживали в своих исследованиях образа жизни «маленьких людей» противоречия и несоответствия, которые невозможно было примирить с классической историей труда, и помогали освободиться от арифметики социальной истории, оперирующей лишь категориями классов и слоев, а также от героизма социалистической истории труда[63].

Понятно, что это не обошлось без противоречий и споров. Критика была направлена прежде всего на то, что этот историзирующий взгляд на то, что еще недавно было привычным и обыденным, рисует романтизированную, идиллическую картину индустриального прошлого и, таким образом, попадает в точку. Тенденция к повседневной истории была связана с переосмыслением понятия «родина», которое теперь понималось не в категориях крестьянства и земли или утраченных восточных территорий, а как частное место уединения и защиты от прогресса и отчуждения, и эта тенденция была присуща многим региональным инициативам граждан в борьбе против промышленных проектов.

Однако тенденция к повседневной истории не была чем-то специфически немецким. Из Швеции пришла инициатива «Копай там, где стоишь» (Dig where you stand), в рамках которой инициативы по местной и повседневной истории объединились в международную сеть. Подобные движения существовали в Италии и Великобритании, а также в США. Ориентация на регион, район, повседневную жизнь и индивидуума была узнаваема как здесь, так и там как культурная реакция на рационализацию и модернизацию последних десятилетий и на очевидный провал «великих повествований», особенно марксистских.

И все же повседневная история в ФРГ отличалась от аналогичных событий в других странах. Ведь в своих интервью и проектах по изучению районов историки повседневности обнаружили не жизнь солидарных классовых борцов и не идиллию неотчужденной пролетарской общины, а прежде всего истории о войне и ночных бомбежках, о фронте, службе в гитлерюгенде и послевоенном голоде, в которых нельзя было обнаружить ни идиллии, ни четких отношений «жертва и виновник». Выяснялось, что у человека, живущего по соседству, у его соседа, отца или двоюродного деда было нацистское прошлое, которое до этого тщательно скрывалось, но которое также не укладывалось в дихотомию «преследование и сопротивление», как в 1970‑х годах называлось большинство выставок о нацистской эпохе.