История Германии в ХХ веке. Том II

Учитывая эти варианты, правительство ФРГ выбрало быстрый, а не постепенный переход ГДР к рыночной экономике и западногерманской валюте, приняв связанные с этим экономические риски. В конечном счете здесь возобладал примат политики: экономические соображения были подчинены главной политической цели – воссоединению. Более того, предложение экономического и валютного союза дало ХДС политический козырь, который оказался решающим на мартовских выборах: те, кто хотел западные марки и объединение, проголосовали за Гельмута Коля. Это отразилось и на результате, который опроверг все ранее возникшие ожидания. Христианские демократы набрали 48 процентов голосов, СДПГ получила только 21,9 процента, ПДС – 16,4 процента, а Свободные демократы во главе с министром иностранных дел Геншером, который пользовался большим уважением в ГДР, набрали 5,3 процента. Таким образом, эти выборы были, прежде всего, однозначным голосованием за воссоединение и западную демократию, и именно так они были восприняты в стране и во всем мире. Сторонники объединения получили около 75 процентов голосов, противники объединения – около 20. Гражданские оппозиционные группы, объединенные в «Bündnis 90», получили всего 2,9, а «Зеленые» – лишь 2 процента голосов. Хотя бывшая СЕПГ все же смогла привести на выборы свой основной электорат, результат для гражданского движения оказался катастрофическим. Хотя оно сыграло огромную роль в качестве авангарда оппозиции режиму СЕПГ, его идеи о будущем независимой, демократической, возможно, неосоциалистической ГДР встретили очевидное неприятие среди населения, равно как и постматериалистические политические идеи «Зеленых», которые и не могли встретить одобрения в обществе, где не хватало всего. Отто Шили, видный член партии «Зеленых» в бундестаге, который позже перешел в СДПГ, в те дни в одном телевизионном интервью ответил на вопрос о том, почему восточные немцы проголосовали за единство на выборах, положив на стол банан. Восточногерманская писательница Моника Марон критиковала такое отношение как «высокомерие сытого человека, которому отвратительны застольные манеры изголодавшихся»[38].

Несомненно, восточные немцы хотели единства, потому что ожидали от него гораздо большего, в том числе в материальном плане, и в более короткие сроки, чем от ГДР, которую нужно было реформировать. А как иначе? ГДР была экономически закончена, ее промышленность разрушена, инфраструктура уничтожена. В такой ситуации зачем было принимать решение о реформировании ГДР, если альтернативой было присоединение к ФРГ? Более того, позиция Шили игнорировала стремление к свободе, верховенству закона, свободе передвижения – стремление, которое накапливалось на протяжении сорока лет и было выражено на этих выборах так же сильно, как и стремление к единству. Желание лучшей жизни, будущего и процветания было не менее законным мотивом стремления к единству, чем желание политической свободы, тем более что западные немцы в 1950‑х и 1960‑х годах часто воспринимали западную демократию скорее как дополнение к экономическому чуду, чем как то, к чему нужно стремиться. Тем не менее сомнения в воссоединении были широко распространены на Западе, особенно среди молодого поколения. Писатель Патрик Зюскинд, родившийся в 1949 году, выразил их особенно точно и сильно в эссе в «Шпигеле» летом 1990 года: «Сорок лет твердо установленного, казавшегося незыблемо прочным европейского послевоенного порядка внезапно стали уплывать у нас из-под ног. Мы выросли в этом порядке. Других мы не знали. <…> Отношение к государству, в котором мы жили – а именно к ФРГ, – было сначала сдержанно-скептическим, затем бунтарским, потом прагматичным и, наконец, возможно, даже характеризовалось отстраненной симпатией. Это государство показало себя вовсе не временным, оно хорошо себя зарекомендовало, оно было либеральным, демократическим, правовым, практичным». Однако теперь ответ тем, кто спрашивает: «Германское единство? Почему? Зачем?», заключается в том, что альтернативы уже нет: «Поезд ушел». Учитывая скорость этого развития, Зюскинд чувствовал страх, «так же, как вы чувствуете страх, когда сидите в скоростном поезде, который мчится по небезопасному пути в неизвестный вам регион»[39].