Столицей Лахмидов и в источниках, и в историографии называется Хира. Она была древним поселением; об этом говорит ее название[249]
. О том, что такие названия были в ходу еще в досасанидскую эпоху, свидетельствует пальмирская надпись, рассмотренная в Части I. На первых порах Хира, по-видимому, представляла собой скорее большой лагерь, подобный тому, который описывает Страбон, чем столицу государства. Но это положение дел изменилось в начале V в., когда в Хиру был отправлен на воспитание юный Варахран V. Мы видели, что ан-Нуман I, бывший тогда правителем Хиры, получил от сасанидского царя Ездигерда I приказ построить для Варахрана дворец и выполнил его. Этот дворец получил название Хаварнак (al-Hawarnaq). Мусульманские авторы истолковывают это название как переделанное на арабский лад персидское слово hurankah (место возлияний или застолий) [188, с. 516; 191, с. 273; 264, т. 2, с. 401]. Это утверждение представляется сомнительным. На среднеперсидском языке место возлияний или застолий именовалось бы hwardan-gah, а не hurankah. Среднее d осталось и в современном персидском языке. К тому же непонятно, почему дворец, где жили сасанидский царевич и правители Хиры, получил столь малопочетное и едва ли не шутовское название. Представляется, что арабскому al-Hawarnaq куда больше соответствовала бы гипотетическая среднеперсидская форма hwarrahnak, т. е. «исполненный света», «сияющий». В пользу данной гипотезы говорит то, что это слово очень близко по значению к арабским названиям лахмидских дворцов.Если верить легендам, после отъезда Варахрана из Хиры Хаварнак остался Лахмидам. Ан-Нуман якобы принял решение уйти от власти после того, как был поражен видом божественного творения, осматривая окрестности из Хаварнака (об этом см. Часть I).
Некоторые авторы утверждают, что ан-Нуман воздвиг не только Хаварнак, но и другой дворец — Садир [67, с. 101; 73, с. 540; 149, с. 199]. Согласно мусульманским авторам, al-Sadir
— искаженное персидское seh del, т. е. «три купола» или «три главных терема». Это название дворец получил за то, что три его купола (или терема) сходились в один, как рукава у одежды [188, с. 516; 191, с. 377; 206, с. 239; 264, т. 3, с. 201]. Аль-Муталаммис обращается к Амру III, который, как мы видели, хотел погубить его, со словами:«Не твои ли Садир, Варик (Bariq
), Мубайид (Mubayid)[250], Хаварнак,Дворец с террасами близ [реки] Синдад и высокая пальма?» [206, с. 236, 241; 263, с. 346].
Позднее поэт аль-Асуад Ибн Яфур ан-Нахшали (al-Aswad Ibn Ya 'fur al-Nahsali
) высказался так:«Чего ожидать мне после рода Сжигателя[251]
, [члены] которого оставили свои жилища, и ийадитов, Обладателей аль-Хаварнака, Садира и Барика, а также дворца с террасами около Синдада?» [157, с. 448–449; 184, с. 561].Если воспринимать эти тексты буквально, можно заключить, что у Лахмидов было несколько дворцов или усадеб с похожими названиями. Мы видели, что hwarrahnak
означает «исполненный света», «сияющий»; это почти то же самое, что Bariq (сверкающий, сияющий) и Mubayid (сияющий белизной). Помимо них мы знаем также ас-Синнин — Усадьбу Имру-ль-Кайса III, о которой речь шла в Части I. Эти постройки были, судя по их названиям, белого цвета и ослепительно сверкали в лучах солнца. Такими же были и укрепленные усадьбы знатных родов, например, «Белый дворец» (al-Qasr al-abyad). Видимо, именно поэтому среди арабов бытовало выражение «Белая Хира», которое обнаруживается в стихе кудаитского поэта начала VII в. Абу-т-Тымхана (Аbu al-Timhan) [254, ч. 1,с. 311].Лахмидские дворцы — по крайней мере по меркам того времени — были внушительными постройками. Даже через много столетий после исчезновения Лахмидского государства путешественник Ибн Баттута (Ibn Battuta
, род. в 1304 г., ум. в 1368/69 или 1377 г.) был впечатлен развалинами Хаварнака и впоследствии записал, что видел остатки огромных зданий с куполами [230, с. 7]. Для арабов-пустынников такие дворцы были «элитным жильем», о котором они могли только мечтать. Поэт аль-Мунаххаль, о котором мы упомянули в связи с женой ан-Нумана III аль-Мутаджарридой, однажды сказал:«Когда я напиваюсь, я — хозяин Хаварнака и Садира,
А когда трезвею — овечки да верблюда» [183, с. 60–61; 188, с. 571].