История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Так как швейцарское дело, оконченное благоразумно и быстро, устранило главный предмет негодования, лорд Хоксбери потребовал, чтобы в Лондон прислали французского посланника генерала Андреосси, обещая в ответ отправить в Париж лорда Витворта. Первый консул охотно согласился: несмотря на несколько гневных порывов, возбужденных в нем английским недоброжелательством, он был еще совершенно расположен к миру. Когда его задевали, раздражали, он, конечно, говорил себе, что война его истинное призвание, причина его возвышения, может быть, даже участь его. Вспоминал, что хоть и умеет превосходно управлять, но еще прежде того умеет сражаться, что это его ремесло, его талант и что если Моро с французскими войсками доходил до ворот Вены, то он пойдет гораздо дальше. Да, он был уверен, что величие ожидает его рано или поздно, но ему казалось, что тем не менее мир длился пока слишком недолго. До возобновления войны Наполеону непременно еще нужны были года четыре или пять постоянных усилий в условиях устойчивого мира.

Итак, Первый консул искренне желал продлить мир и соглашался на все, что только могло обеспечить его продолжительность. Вследствие этого он отправил генерала Андреосси в Лондон и любезно принял в Париже лорда Витворта.

Посланник, назначенный представлять во Франции Георга III, был истинный английский дворянин, придерживающийся пышности во время приемов, но в обычной жизни простой, умный, прямодушный, в то же время упрямый и гордый, подобно всем своим землякам, и вовсе не способный к искусной и тонкой уклончивости, которая казалась необходимой в столкновении со своеобразным характером Первого консула.

Лорда Витворта приняли отлично, супруга его, герцогиня Дорсет, очень знатная английская дама, сделалась предметом самой изысканной внимательности. Первый консул давал в честь почтенной пары прекрасные балы в Сен-Клу и в Тюильри, Талейран использовал всю свою светскость, все изящество, которым отличался, консулы Камбасерес и Лебрен также расточали всю возможную любезность.

К расположению Англии к Франции примешивалось много 'оскорбленной гордости, хоть и корысть имела тут значительную долю. Знаки уважения, оказанного Первым консулом английскому посланнику, произвели самое приятное впечатление на общественность в Лондоне и настроили народ на лучшие чувства, которые ощутил и генерал Андреосси. Ему оказали лестный прием, совершенно такой же, какой лорду Витворту в Париже.

В течение декабря и января как будто воцарилась тишина. Зима 1803 года была почти так же блистательна, как и зима 1802-го. Она даже казалась спокойнее, потому что внутри государства установился твердый порядок. Все знатные сановники, консулы, министры держали свои гостиные открытыми как для парижского, так и для иностранного общества. Торговое сословие было довольно общим ходом дел. Чувство умиротворения разливалось повсюду, даже простиралось на кружки возвратившихся эмигрантов.

Ежедневно то одно, то другое лицо знатного происхождения отделялось от праздной, неутомимой и злословящей группы старинного французского дворянства и являлось в гостиные Камбасереса и Лебрена искать место по гражданскому или финансовому ведомству. Другие ездили просить места при новом дворе даже к госпоже Бонапарт. О получивших места злословили, но завидовали им и были готовы подражать.

Так продолжалось часть зимы и могло бы длиться еще долго, если бы не одно обстоятельство, неловкость которого начинал чувствовать британский кабинет. Речь идет о задержке в оставлении Мальты. Совершив важную ошибку — отменив приказ об удалении войск, английское правительство почувствовало очень опасное искушение удержать позицию, которая господствовала над Средиземным морем. Требовалось или могущественное правительство, или какая-нибудь уступка со стороны Франции, чтобы Англия решилась расстаться с таким дорогим залогом. Могущественного премьер-министра в Англии не было, а сговорчивость Первого консула не простиралась до такой степени.

Еще одно обстоятельство усиливало опасность положения. До сих пор имелся предлог, который позволял отсрочить исполнение Амьенского договора касательно Мальты, а именно — несогласие России на ручательство за порядок вещей, установленный на острове. Но, обсудив опасность подобного отказа и желая искренне содействовать сохранению мира, русский кабинет поспешил изменить свое первое решение. Это был порыв, делавший честь сердцу императора. В качестве предлога, способного изменить первоначальное решение, он назначил своему ручательству несколько несущественных условий, как, например, признание всеми державами владетельных прав ордена Св. Иоанна Иерусалимского на Мальту, допущение местных уроженцев к правительственным должностям, устранение мальтийского языка из списка обязательных в ордене.

Пруссия, столь же усердно желавшая мира, также переменила первое решение и дала свое ручательство почти в том же виде, что и Россия.

Первый консул немедленно согласился на новые условия, прибавленные к десятой статье Амьенского договора, и принял их формально.