История крепостного права на Руси. Предпосылки и основные этапы лишения крестьян личной свободы. XIV—XVII века

Имелись и другие возможности для обогащения приближенных к трону магнатов, помимо довольно грубой экспроприации земель мелкопоместных дворян. Одним из самых заманчивых способов являлось ограбление фондов дворцовых и черных земель, жители которых затем пополняли ряды бесправных и униженных сеньоральных крепостных. Царь Федор Алексеевич раздал таким образом 2796 крестьянских дворов. Массовая экспроприация крестьянских и дворцовых земель в пользу частных лиц проводилась в период с 1681 по 1711 г., когда 273 крестьянские волости были переданы 213 землевладельцам. В волостях на 338 960 четвертях пахотной земли находилось 43 665 крестьянских дворов. В период 1682–1700 гг. магнатам с придворными связями было отдано 26 647 дворов, мелкопоместным дворянам – всего 388, а иностранцам, занятым в производстве железа, – 327.

Все это ясно демонстрирует смену тактики магнатов в решении вопроса о рабочей силе: объявление крестьян правительством (или самими магнатами, что являлось их излюбленной практикой) не сеньориальными было проще и выгоднее, чем вербовка чужих помещичьих крестьян поодиночке. К тому же это делалось легально. Получатели таких пожалований, по всей вероятности, не возражали против того, что крестьяне по закону считались прикрепленными к их новым землям. Власти смогли благосклонно отреагировать на жажду магнатов нажиться на рабочей силе, поскольку создание новой армии, оплачиваемой за наличные деньги, значительно уменьшило значение поместной системы и потребность в заселенных землях. Так как крестьяне платили налоги и давали рекрутов, то повинности, которые они платили раньше или могли бы платить для содержания служилых людей, стали менее важны для военного здоровья Московии.

Прикрепление крестьян к земле, по-видимому, не изменило количественное соотношение крестьян, проживающих на землях разных категорий, в пользу дворянства. В 1669 г. 342 представителя высшего служилого сословия из 137 семей владели 121 137 крестьянскими дворами. Вместе с тем 15 920 дворян из 3264 семей имели 238 897 дворов. Другая группа, состоящая из 7—15 тысяч мелких помещиков, имела немногим более 75 000 крестьянских дворов. Разительное несоответствие в богатстве столь же очевидно и в цифрах 1710 г., когда представители высшего служилого сословия (бояре, выходцы из стрельцов) владели 254 000 крестьянских дворов, то есть 71 % всех тех хозяйств, которыми владели миряне. Уложение явно не принесло экономического триумфа дворянам и детям боярским; оно не создало базы для «дворянской монархии». В то же время крепостничество не нанесло особого вреда магнатам, как они этого опасались.

Те же самые магнаты рассудили, что в конечном счете прикрепление крестьян к земле может быть в их интересах. Поскольку многие крестьяне бежали из центра в южные степи и на Урал во время Тринадцатилетней войны, ряд магнатов, видимо, посчитали, что бессрочное закрепощение является не такой уж плохой идеей. Даже менее именитые представители высшего сословия беспрецедентно участвовали в челобитных кампаниях за возврат беглых крепостных после выхода Уложения. Богатые землевладельцы только выиграли от массовых мероприятий по возвращению беглецов. Одному такому помещику в Рязанской области вернули 106 крепостных. Нередко помещикам возвращали от двадцати до пятидесяти беглецов. Эти помещики принадлежали не только среднему служилому сословию.

Новое единение между высшим и средним служилым сословием могло быть вызвано не только общим интересом к крестьянскому вопросу, но и новой общей судьбой перед лицом создания новой армии: с появлением полков нового строя поместная конница безнадежно устарела, а большая часть командных должностей была отнята у высшего сословия иностранными офицерами-наемниками. По крайней мере, некоторые из магнатов, такие как Б.И. Морозов и различные монастыри, быстро смекнули, что они могут усилить эксплуатацию закрепощенного населения настолько, чтобы компенсировать тот факт, что они больше не смогут набирать для своих поместий такого количества беглых работников, как это было до 1649 г. Усиление эксплуатации на личном уровне означало, что крестьянину оставалось меньше средств на уплату налогов или своего потребления – но ни один из результатов не был выгоден государству. В этом факте нет существенного противоречия или загадки, ибо то, что современный человек счел бы государственным интересом, было явно второстепенным по отношению к желаниям людей, живших под государственной властью в России XVII в.