История Марго

– То, как вы описали этих женщин, набросившихся на сэндвичи, не давало мне покоя, и я все время представляла эту картину – как они сгрудились вокруг стола и набирают больше, чем могут съесть, больше, чем влезает на тарелку, а вы стоите в стороне. Я чувствовала, что здесь есть что-то, о чем можно поразмыслить, но не могла толком понять, что именно. Вот вы приходите на конференцию для женщин, на мероприятие, цель которого – укрепить ваши взаимоотношения, и во время обеда все идет насмарку. Почему? Я написала сценарий, в котором отражено это противоречие. Я выдумала историю про женщин, вынужденных нападать на других женщин.

Жюльет сделала паузу и посмотрела на меня, ища поддержки. Готовила ли она эту речь перед приходом сюда? Я кивнула, чтобы она говорила дальше.

– Действие разворачивается в глухом городишке в провинции, – продолжала она. – Мэр в этом городишке – всегда женщина, и ее выбирают при помощи ритуала укусов. Каждые десять лет в ратуше собираются кандидатки в возрасте от восемнадцати до сорока лет. Одна за другой они кусают прежнего мэра, пока она не умрет. Та женщина, которая нанесла смертельный укус, становится новым мэром.

Анук улыбнулась.

– Мне нравится: одна женщина до смерти загрызает другую и потом занимает ее место.

– Марго будет играть обоих мэров, – сказала Жюльет.

– Правда? – Анук повернулась ко мне. – А как? Ты никогда раньше не играла.

– Фильм будет состоять из крупных планов, – пояснила Жюльет. – Я сниму некоторые части тела, а потом отдельно лицо.

– Сцен насилия должно быть как можно меньше. Демонстрируй в кадре кровь только тогда, когда это необходимо. Остальное предоставь воображению зрителя.

Пока Анук говорила, Жюльет делала записи в блокноте. Я наблюдала за своей матерью, за тем, как удобно она сидит, закинув ногу на ногу, как подкрепляет жестами свои слова. Должно быть, она прекрасный преподаватель, подумала я.

– Ты знаешь что-нибудь о “Матери” – пьесе, в которой я играла? – спросила Анук.

– Вы были звездой, – сказала Жюльет. – Я читала отзывы.

– Гениальность этой пьесы в ее финале и в том, что происходит за кулисами. В кульминационной сцене я стою на коленях перед ванной, спиной к залу. Им внушили, что в ванне мои дети, хотя на самом деле там только вода. Я ласково говорю с детьми. А чуть позже, когда я их убиваю, зрители видят мои руки, ныряющие в воду. В это же время маленькие актеры, которые играют моих детей, кричат за сценой. Их крик усиливается громкоговорителями, установленными по всему залу. Понимаешь, тебе нужен толчок, нечто такое, что пробудит воображение зрителя, как вот этот детский плач. Лучше оставить только намек на насилие.

Жюльет молча обдумывала слова Анук.

– А если показать руки и ноги прежнего мэра в тот момент, когда ее кусают? – робко спросила она. – Я могу снять, как они скрючиваются, выгибаются, напрягаются от боли.

– Как пальцы ног скребут по полу, – сказала Анук.

– Это похоже на “Что ни день, то неприятности”.

Слова вырвались у меня прежде, чем я успела одуматься.

– Что это? – спросила Жюльет.

– Фильм ужасов Клэр Дени, – сказала Анук. – О похоти и каннибализме.

Голос ее был полон восхищения.

– Как ты узнала об этом фильме? – спросила она меня. – Я не знала, что у нас он есть.

– Мне дали посмотреть.

– Твой отец любил Клэр Дени, но не выносил фильмы ужасов. Не думаю, что он его смотрел.

Анук быстро переключилась обратно на Жюльет, и я почувствовала, что она намеренно не смотрит на меня. Мои уши пылали.

– В этом фильме в основном показывают, как лицо актера искажается от боли, но ты не сразу видишь, что именно причиняет ему эту боль, – добавила я.

Я поежилась, вспомнив финальную сцену: мужчина соблазняет женщину, которую преследовал на протяжении всего фильма. Они целуются, прижавшись к ее шкафчику в раздевалке отеля. Он увлекает ее на пол, раздевает и целует в живот. Ее лицо покрывается румянцем удовольствия, но когда мужчина вгрызается в нее, то желание сменяется болью, а стоны переходят в крики ужаса.

Жюльет сказала, что поищет этот фильм или, может, я дам ей посмотреть. Я прикинула, смогу ли попросить его у Брижит или даже тихонько взять и потом вернуть, чтобы она не заметила. Пока я думала об этом, Жюльет поблагодарила Анук за совет и сказала, что теперь она лучше готова к съемкам и знает, что делать.

– Нет, не знаешь, – отозвалась Анук. – Ты и не должна знать. Знание придет к тебе, когда ты возьмешься за камеру, а потом – когда сядешь за монтаж.

– Лучшие истории получаются тогда, когда отдаешься на волю неопределенности, – сказала я, цитируя фразу, которую часто повторяла Анук. Она одобрительно засмеялась и похлопала меня по плечу. Иногда я знала, как ей угодить.

Я спросила Жюльет, не хочет ли она остаться на ужин, но она сказала, что ей нужно идти домой писать эссе по философии. Я проводила ее до дверей. Завязывая шнурки, она покосилась на меня.

– Ты же не злишься, что я пришла без предупреждения? Я звонила тебе дважды, но твой телефон был выключен.