История моей жизни

По инструментальным ящикам за спинами идущих я догадываюсь, что это плотники. Они останавливаются в пяти шагах от меня, а дальше итти боятся. Один из них, с красной бородой и в большой меховой шапке, снимает накрученную вокруг пояса веревку и кричит мне:

- Сейчас я брошу тебе узел, хватай ртом!

И действительно, я вижу, как извивается в воздухе веревка и узел попадает мне под подбородок. Я делаю последнее усилие, наклоняю голову, хватаю узел в рот и зажимаю зубами. Плотники, взяв конец веревки, медленно тянут меня вверх. Что есть силы сжимаю зубы и чувствую, как плечи мои уже освобождаются. Вот я уже могу свободно вздохнуть... А затем теряю сознание и прихожу в себя, лежа на земле возле избы, где меня так гостеприимно встретила хозяйка.

С трудом поднимаются веки. "Наверное, болото коснулось и глаз моих", думаю я. Подле меня суетится крестьянка, давеча накормившая меня, и все охает и вздыхает.

- Ах, боже ж мий... боже ж мий... Видный хлопче... Говорила ж я...

Плотники - мои спасители, убедившись, что я жив, уходят.

Вскоре из местечка, несмотря на вечерний час, прибегают подростки мальчишки и девчонки, смуглолицые, черноглазые, окружают избушку со всех сторон и голосят на еврейском языке:

- Что ж теперь будет?

- Как он тут будет жить?

- А он не умрет?

- Если умрет, то его похоронят на еврейском кладбище.

Прислушиваюсь к гомону ребят, и мне взаправду становится страшно. Меня сильно начинает трепать лихорадка. Старуха говорит мне, что она затопила баню и что меня нужно будет хорошенько попарить.

Приходит старик-еврей из местечка, откуда я должен через несколько дней отправиться с лесом в Москву. У него озабоченное лицо, и меня он, видимо, очень жалеет.

Из рассказа крестьянки я узнаю, что на мне было так много грязи, что четверо плотников с трудом принесли меня к избе.

- Треба буде почистить да постирать, а то в такой грязи хлопчику нельзя буде ихать, - говорит крестьянка.

Старик-еврей соглашается с ней, но вместе с тем, наклонившись ко мне, шепчет:

- Завтра пятница, тебе же нужно будет где-нибудь "держать" субботу...

Молчу, не знаю, что ему сказать.

С каждой минутой усиливается лихорадка. Становится больно глазам, я их закрываю. Проходит время. Уже совсем темнеет.

Посторонние уходят, и со мною остается только хозяйка избы.

Поздно вечером она ведет меня в баню, раздевает догола и, поддав пару, в сильной жаре принимается мыть мое трясущееся от озноба тело. Не знаю сколько времени продолжается эта операция, но, когда прихожу в себя, вижу комнату, широкую скамью, стол и в красном углу иконы, с закопченными разбитыми стеклами киот.

Мне хорошо, перестало лихорадить, лежу, укрытый тулупом. Старуха подает мне стакан, наполненный зеленой жидкостью, и говорит:

- На, выпей, хлопче, и николи хворобы не будешь знаты.

Не могу отказать доброй женщине и пью неведомую мне настойку с большим омерзением. Такой горечи, такой гадости мне никогда не приходилось пить. Зато на другой день я просыпаюсь совершенно здоровым, бодрым, с твердым намерением снова пуститься в дорогу, но уже иным путем.

6. СЕСТРА

Длинный поезд, нагруженный лесом, прибывает на товарную станцию Москва. Спрыгиваю с платформы.

Долго блуждаю по рельсам, путаюсь между стрелками, семафорами, сторожевыми будками и, наконец, замечаю вдали пассажирский вокзал. Еще немного - и я в Москве. Большая площадь, мост, высокие дома, многолюдная Садовая улица, но никакой поражающей красоты. Мне кажется, что Одесса выглядит наряднее и богаче. Но что меня удивляет и отчасти тревожит - это полное отсутствие евреев: ни одного типичного лица!

Иду и расспрашиваю, как мне добраться до Ново-Пименовской улицы. Мне охотно указывают и подробно объяснит, как пройти, вообще в Москве, как я вижу, люди вежливы и хорошо понимают по-русски. Нахожу Пименовскую улицу. Вот и двухэтажный домик за номером тридцать один. Сильно бьется сердце в груди. Непонятная робость овладевает мною. У меня даже слегка кружится голова.

- А вдруг... А если не примет?.. А может быть ее совсем и нет...

Каменная лестница. Второй этаж. Я робко дергаю звонок.

Открывается дверь, и передо мною маленькая красивая женщина с крохотной черной точечкой на верхней губе. Узнаю Басю.

- Сеня! - вырывается у нее возглас, и мы крепко обнимаемся.

Бася плачет, вытирает глаза и ведет меня в комнату.

Она сейчас одна во всей квартире: кухарка ушла на базар, и мы можем поговорить, не стесняясь. Переступив порог комнаты, я снимаю круглую свенцянскую шапочку из поддельного барашка и устремляю взгляд на большие разнообразные иконы в углу, освещенные лампадой.

- Садись, Сеня. Как ты плохо одет! - Неужели отец не мог тебя справить как следует? Ведь я послала два дцать пять рублей...

Я вкратце рассказываю Басе о скверных обстоятельствах отца, о бедной тете Рашке и о жадном и жестоком дяде Мойше-Бере.

Она перебивает меня:

- Сеня, ты, пожалуйста, не называй меня Басей. Я теперь уже не еврейка, и меня зовут Саша.

Молчу, низко опустив голову. Безотчетный страх заполняет мое сознание, и мне хочется уйти. Чего боюсь, я сам не знаю, но мне кажется, что моя сестра уже не сестра мне.