История моей жизни

Все дружно смоются. Даже у Филиппа рябинки наливаются румяной веселостью, и под ухом лихо качается серьга. Потом я рассказываю о моем знакомстве с "великим" Гариным и показываю им письмо.

- Он сказал, что наградит меня по-царски, - хвастаю я.

- По-царски?.. Вот история!.. - говорит Филипп и спрашивает: - Что же он может дать тебе такое?

- Все, что захочет... Он даже может живую лошадь подарить...

- Вот так подарок! Куда же ты ее денешь? На печь живая лошадь не полезет...

- А я сяду верхом и в Петербург уеду...

Веселый смех окружает меня, и каждому хочется со мной пошутить.

Пообедав, вылезаю из-за стола и берусь за шинель.

Оксана оправляет на мне воротник, застегивает верхний крючок и дает наставления: не озорничать, с мальчишками не драться, а как стемнеет, итти домой.

Понимаю, что Оксане без меня скучно. Но не могу же я всю жизнь сидеть на кухне, когда так интересно на свете.

14. ТЕАТР

Исполнив поручение, бегу к Гарину. Навстречу мне ползут сумерки наступающего вечера. Перед главным подъездом театра какойто человек на приставной лестнице оправляет лампу в одном из четырех фонарей.

Иду к заднему ходу, но попасть в театр не могу: не достать мне дверной ручки. А народу собралось здесь еще больше, чем днем.

Все говорят и спорят о каких-то контрамарках.

- Откройте, пожалуйста, - обращаюсь я к высокой стриженой девушке, стоящей близко к двери.

- А тебе куда?

- Мне к Гарину... Письмо ему несу.

- К Гарину?! - удивляется она. - Дай мне, я снесу.

- Да... так я и дал!..

- Такой маленький, а уступить не хочет, - говорит она и смеется во весь рот.

- Он не маленький, - вступает в разговор кто-то, - у нас в доме живет карлик еще меньше его ростом, а лет ему за тридцать...

В это время кто-то изнутри распахивает дверь, и я мышью проскальзываю в театр.

За время моего недолгого отсутствия здесь уже все изменилось так, что не соображу, куда итти.

Предо мною какая-то высокая стена, и до того тонкая, что качается при малейшем прикосновении, и двустворчатая дверь посредине. Переступаю порог и в полумраке вижу, что нахожусь в большой роскошной комнате. Мягкий ковер во весь пол, кресла, столы, цветы, позолота, бархат и... прежняя будка с черной полукруглой дырой. А за комнатой - возня, крики, перебранка и стук молотков.

В боковой стене вижу еще одну дверь и направляюсь к ней, чтобы выйти отсюда и найти уборную Гарина.

Письмо, полученное мною от красивой дамы в Варшавской гостинице, держу крепко в руке.

Осторожно, чтобы не запачкать ковер, плыву на цыпочках к намеченной двери. Но только выхожу, натыкаюсь на рабочих. Их двое.

Тащат огромную штуку в деревянной раме. На махине этой темно-коричневыми красками нарисованы не то шары, не то камни, а на камнях тучи вроде дыма...

- Куда волочите, идолы чортовы?.. - кричит знакомый мне голос.

- Приказано, - мы и несем... Наше дело маленькое, - ворчит один из рабочих.

Из темноты выплывает маленький быстроглазый человек с неровными плечами: одно значительно выше другого.

- Кто приказал?.. Зачем приказал?..

- Я велел, - несется из мрака чей-то ровный, спокойный голос.

- Вы?! Тем хуже!.. Должны же вы знать, что степь в третьем действии, а вы бурю тащите на первый план.

- Знаем, знаем! - слышится все тот же голос невидимого человека. - Но нельзя же кулису нести через рампу! Напрасно горячитесь: все будет в порядке...

Рабочие трогаются. "Буря" скрипит и качается - вотвот свалится. Первый рабочий, крепко вцепившись в рамку, движется спиной. Хочу перебежать и сталкиваюсь с рабочим.

- У, дьяволы!.. Откуда только эта мелкота здесь берется?.. Задавишь отвечай еще...

- Ты кто такой?.. Как сюда попал?..

Маленький человек стоит предо мною и ввинчивает карие зрачки в мое лицо.

- Я к Гарину... Письмо несу...

- Так бы и сказал... А то тычешься в ноги... Иди по коридору, третья комната направо... И скажи Гарину: "Режиссер просит гримироваться: реквизит привезли"...

Непонятные слова пчелами впиваются в мою память, и мне хочется запомнить их навсегда.

Вхожу в уборную и останаливаюсь в удивлении: "великий" Гарин лежит распластанный на диване с налитым кровью лицом.

Руки раскинуты, крахмальная грудь рубахи измята, ноги, обутые в лакированные ботинки, не вместе: одна на диване, другая - на полу, а сам храпит целым оркестром.

На столе мигает и пахнет керосином лампочка. Стою в нерешительности: будить боюсь, а письмо передать надо. Скоро наступит ночь, мне домой пора: Оксана браниться будет. Делаю еще один робкий шаг и хочу вложить в сжатую ладонь спящего письмо, но в это время входит еврей среднего роста, широкоплечий, грудастый, с толстыми волосатыми руками и с густой черной бородой.

Он похож на мясника. Вслед за ним появляется маленький крикун-режиссер. Сейчас его трехугольное, чисто выбритое лицо ласково улыбается, и он просительными глазами смотрит на еврея.