История моей жизни

Раздается дружный смех. Я сконфужен, теряюсь и не знаю, куда деваться. В это время со стоном и оханьем открывается тугая дверь, и появляется высокого роста мужчина с синими пятнами на щеках и верхней губе.

При появлении этого человека среди гимназистов происходит движение, и я слышу шопот:

- Вот он!.. Это сам Гарин!..

Бритолицый обводит нас большими серыми глазами, толстые губы складываются в улыбку, а затем он обращается к нам густым и низким голосом:

- Кто из вас хорошо понимает по-русски?

- Я понимаю! - неожиданно восклицаю я и чувствую, как загорается мое лицо.

- Ты?.. Очень хорошо... Ну-ка, давай познакомимся. Я - артист Гарин, а тебя знаю, как зовут: Мишка... Не спорь, пожалуйста... Мишка - и никаких чертей!..

Я подхожу к нему вплотную и головой чуть ли не касаюсь его колен.

- Ну, Мишка, пойдем ко мне, - говорит Гарин и широко открывает дверь.

Я следую за ним.

Попадаю в странное, никогда еще не виданное мною помещение.

Вместо потолка на длинных палках висят какие-то полотнища, выпачканные зеленью. По бокам висят веревки. Всюду стоят огромные картины, изображающие деревья, горы, избушки и палисадники. На досчатом полу - будка с полукруглым отверстием.

Выбираемся из этих груд наваленного хлама и попадаем. в широкий коридор. По обеим сторонам - комнаты, и в каждой из них вижу зеркало, стол и табуретки.

Следую за Гариным и никак не могу понять, что здесь такое.

Какие-то люди шмыгают мимо нас, торопятся и кричат друг на друга. Где-то стучат молотки и шуршит пила.

- Как вы трон поставили, идолы! - слышится чей-то резкий, бранчливый голос.

Мы входим, как потом узнаю, в уборную самого Гарина. Комната просторней других и лучше обставлена.

Есть широкий мягкий диван, несколько стульев с высокими спинками, большое зеркало, а перед ним узкий стол, испачканный всякими красками.

Гарин садится на диван и всем грузным телом откидывается к стенке.

- Мишка, - обращается он ко мне, - друг мой, скажи откровенно: ты грамотный?

- Грамотный, - отвечаю я игриво.

- А Киевскую улицу знаешь?

- Знаю. Я сегодня там был.

Гарин приподнимает голову и глядит на меня остановившимися глазами. Потом, икнув раза два, он строго спрашивает:

- Что ты там делал?

Начинаю понемногу робеть. Он мне кажется страшным. Говорит мой новый знакомый громко и раздельно, но каждое слово он сначала пожует, а потом уже сбросит с толстых и подвижных губ. И слова получаются измятыми, ущербленными и пугающими.

- Я спрашиваю: что ты ди-а-дедал на Киевской? Ну?!

- Читал вывески, - тихо отвечаю я и мысленно измеряю расстояние, разделяющее меня от этого необыкновенного человека.

- Вывески?! - густой октавой переспрашивает Гарин и внезапно выплескивает кз себя такой сочный, заразительный смех, что невольно и я начинаю прыскать.

- Читал вывески... Ах ты, Спиноза этакий!.. И придумал же занятие!.. Ох, не могу... ну и клоп!..

Громкий неудержимый смех катает его по дивану, крупное чисто выбритое лицо становится багровым, а громоподобный хохот потрясает комнату.

И вдруг он неожиданно умолкает, лицо вытягивается, становится серьезным, и он простым человеческим голосом говорит мне:

- Вот что, Мишка, ты мне нужен... Он достает из бокового кармана визитки запечатанный конверт и продолжает: - Это письмо снеси сейчас на Киевскую. Там найдешь Варшавскую гостиницу. Войдешь и попросишь швейцара, чтобы он показал тебе третий номер, где живет одна дама... Здесь, на конверте, все написано... Этой даме передашь письмо, получишь ответ и беги с ним сюда, ко мне. Понял?

- Да.

- Ну, так мчись!.. Исполнишь - награжу по-царски...

И я мчусь, но по дороге вспоминаю, что не обедал, и сворачиваю домой. Письмо спрятано в боковом кармане шинели.

Прихожу во-время: Филипп и Станислав сидят в кухне за столом в ожидании обеда. Курсанты уже поели, и в пустой столовой видны неприбранные еще столы.

Немедленно усаживаюсь рядом с Филиппом, срываю с головы фуражку и, глотая слова, торопливо рассказываю о моих приключениях.

Оксана подает миску с супом и сама садится с нами.

Мы беремся за ложки.

- Увидит Мэн, что кушаешь без шапки, будет тогда история, - замечает Филипп.

Вилообразные усы Станислава шевелятся от тихого внутреннего смеха.

- А мы его заховаем, - говорит Оксана.

Среди этих людей я чувствую себя свободно, по-родному. И я знаю, что они любят меня и что я радую их своей резвостью и звонким смехом, заполняющим обширную закоптелую кухню.

Наиподробнейшим образом рассказываю о моих сегодняшних успехах на Киевской улице и, конечно, не скуплюсь на преувеличения.

- А когда Розенцвейг услыхал, как я читаю, - повествую я, - протягивает он мне руку и говорит: "Теперь ты мой товарищ на всю жизнь. Приходи ко мне каждый день: будем играть и учиться..." А дом-то у них большущий, игрушек горы, а книг с картинками - не счесть...

Лица у моих слушателей расцвечиваются улыбками, а у Станислава глаза суживаются и становятся поблескивающими щелками.

- Ну, хлопчик, почитай и нам трошки, а мы послухаем, - обращается ко мне сияющая от радости Оксана.

- А где тут вывески? - спрашиваю я и развожу руками.