История моей жизни. Наследная принцесса Саксонии о скандале в королевской семье

Невеста Леопольда оказалась неотесанной и такой несносной, что значительно усугубляла мое и без того тяжелое состояние. Думаю, намерения у бедняжки были самые добрые, но, когда она обращалась со мной как с принцессой, ее поведение было смехотворным, а когда обращалась со мной как с равной, делалась еще более нелепой. Леопольд, который всегда отличался повышенной возбудимостью, сейчас стал еще восприимчивее, чем прежде; он то и дело твердил мне, что в Дрездене мое будущее предрешено, и живописал мне ужасы моей судьбы.

Все как будто сговорились, стараясь расшатать мое психическое равновесие. В то время я, несомненно, вела себя несоразмерно происходящему и сама загоняла себя в ужасное состояние. Не дававшая мне покоя мысль о психиатрической лечебнице превратилась в настоящую одержимость и мешала вернуть обычное хладнокровие.

Наконец, после долгих бесплодных размышлений, я приняла отчаянное решение, которое имело катастрофические последствия. Мне показалось, что я нашла единственный выход из того тупика, в который меня загнали. Я решила предпринять какие-то действия, которые в конце концов не дадут мне вернуться в Дрезден, даже в качестве жертвы моих торжествующих врагов. Что я могла сделать? Воинственность не помогла бы мне достичь цели; призывы к мужу не были услышаны. При мысли же о том, чтобы воззвать к подданным, меня била дрожь. Что еще мне оставалось? Внезапно в голове у меня мелькнуло решение. Я как будто услышала слова: «Скомпрометируй себя!»

«С кем?» – спросила я свой внутренний голос.

В Дрездене меня неоднократно обвиняли в тайных романах, но я испытывала лишь презрение, выслушивая скандальные сплетни, поскольку никогда никуда не ходила без фрейлины и всегда занимала одну комнату с мужем. Подобная нелепая ложь казалась недостойной опровержения. Но теперь я вспомнила о человеке, который также пострадал из-за дружбы со мной. Он порывисто поклялся посвятить себя служению мне, когда бы и как оно мне ни потребовалось. Я имею в виду господина Жирона, который в тот момент представлялся мне единственной надеждой на спасение от свекра и ужасов клиники для душевнобольных.

Весь день я обдумывала свой дерзкий замысел, а потом спросила у Леопольда, каково его мнение. Он не стал меня отговаривать, отчасти из-за своей всегдашней любви ко всему необычному, но главным образом потому, что его единственным желанием было поскорее получить возможность жить с женщиной, которую он сам себе выбрал. Он обрадовался возможности избавиться от обузы в виде сестры-беглянки.

Предоставляю обществу судить, каким было состояние моей психики, когда страх перед врагами вырос настолько, что я предпочла пожертвовать своей репутацией, лишь бы спастись от них. Габсбургов всегда считали легкомысленными и фривольными, но у меня никогда не возникало склонности подражать предкам. Конечно, я любила любовь, потому что она олицетворяла для меня все прекрасное и счастливое, но до тех пор у меня и в мыслях не было, что я изменю мужу и утрачу уважение собственных детей.

Я прекрасно сознавала: стоит мне переступить черту, как вернуться будет невозможно. Я понимала, что окажусь в центре скандала; в меня будут тыкать пальцами и называть неверной женой и бессердечной матерью. Мне казалось, что я слышу грубые, непристойные сплетни, которые неизбежно будут ходить обо мне, и я уже чувствовала себя причисленной к рядам обширной армии женщин, павших жертвами на алтаре своих влечений.

Когда правила приличия нарушает обычная женщина, ей приходится сталкиваться лишь с приговором представителей ее собственного круга. Мое положение было гораздо хуже, ибо я нахожусь в родстве со многими королевскими домами Европы. Кроме того, нельзя было забывать и об императоре Франце-Иосифе, главе дома Габсбургов. Он, подобно Юпитеру на Олимпе, мечет громы и молнии. Австрийский император способен навсегда отправить в изгнание взбунтовавшихся или сбившихся с пути членов своей семьи, лишить их званий и наград. Кроме того, мое поведение наверняка будет обсуждаться во всех газетах мира.

Если не считать падения, которое, как я понимала, мне суждено пережить, меня переполняло горе при мысли о том, что причиню боль отцу. Так как это очень меня волновало, я решила в последний раз воззвать к родителям. Поэтому телеграфировала им, умоляя, чтобы они позволили мне вернуться домой. Я ждала ответа в неописуемой тревоге, и наконец он пришел. Дрожащими пальцами вскрыла я телеграмму и прочла слова, определившие мою судьбу: «Nous avons d’autres enfants, nous ne pouvons pas nous occuper de Toi»[46].