История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Её холод, казалось, совсем Яблоновского не обескуражил; он был им задет, но тем сильнее старался его победить. Он рассказывал весёлые придворные приключения, забавлял, как умел, и иногда вызывал на уста улыбку.

Янаша в зале не было, потому что постоянно должен был за чем-то ходить, посылала его мечникова. Так прошло время до вечера. Смеркалось, а движение в замке не переставало, люди входили и выходили, те, что принимали участие в обороне, только теперь могли рассказать о ней удивительные вещи. Янаш как раз выбежал с каким-то посольством вниз, когда услышал за собой шаги. Ядзя шла за ним и громко звала его.

– Подожди, прошу.

Корчак остановился, желая её пропустить на лестницу, но она задержалась.

– Мне вас очень жаль! – воскликнула она. – Как вы могли подумать здесь остаться?

– Панна мечниковна, тут или в другом месте, однако нужно однажды оставить Межейевицы.

– Почему?

– Чтобы меня не выгнали!

– Что вам снится? Что с вами стало? – ломая руки, начала Ядзя. – Кто бы смел это учинить!

Янаш замолчал.

– Я это предчувствую, – проговорил он спустя мгновение.

– А я вам говорю, что не допущу, чтобы вы здесь остались. Упаду ещё к ногам матери.

– Сделаю, что мне прикажут, – отвечал Янаш, останавливаясь.

Глаза Ядзи искрились – она подала ему руку.

– Ты мой брат, помни! Не предай меня, ты нужен мне здесь. Прошу не думать о том и быть послушным.

Она быстро докончила, сжала его руку и вернулась наверх, Корчак потёр лоб, стиснул уста и пошёл к своим людям…

Когда стемнело, все не спеша начали расходиться. Каштеляниц попрощался с мечниковой, Дуленба тоже, а так как в строении, крыша которого была сгоревшей, внизу некоторые комнаты были не повреждёны рухнувшей крышей и меблировки в них было достаточно, оба удалились туда на ночлег. Агафья также заняла часть прежнего своего жилища.

Гости нашли тут ещё после бывшего хозяина табак и кальяны… а софы удобно служили постелью. Дуленба ходил задумчивый и гораздо упорней молчащий, чем когда бы то ни было, каштеляниц за то был разговорчив и весел, как никогда. Добрались, поэтому, хорошо.

– Полковник! – воскликнул, вытягиваясь с удовольствием, Яблоновский. – Я в ещё большем долгу перед тобой, чем ты думаешь, я обязан вечной благодарностью тебе.

Дуленба остановился.

– За что, за синяки?

– Но где же! Я влюбился! – крикнул Яблоновский. – Полковник, я переполнен чувствами! Девушка…

– Какая девушка? Где? – отпарировал Дуленба холодно.

– Мечниковна!

– Ребёнок.

– Красивый ребёнок! Восемнадцать лет. Диана. Говорю тебе, статуя. Красавица! Богиня! Чудо! Ангел! Нет слов! Ты видел глаза? Уста? Пожалуй, ты не обратил на неё внимания.

– Ну, я глядел на неё, – сказал Дуленба, – и не видится мне, чтобы это было что-то особенное, чем другие девушки! Когда бы ты видел ту женщину… ту… пани Доршакову, когда была молодая, красотка была, а сегодня, при этой могиле. Что это за фигура? Что за взгляд! Мурашки по мне бегали. Королева ещё сегодня! Королева!

Яблоновский рассмеялся, полковник возмутился.

– Со всевозможным респектом к вашей каштелянской милости, – отозвался он сухо, – вы не имеете вкуса!

– Но я её вижу, как она есть сегодня, в этом порванном платье, с распущенными волосами, а ты – как когда-то была.

– Но для меня, с респектом, мечниковна – ребёнок, и во всём.

– Потому что ты не знаешь, полковник! – отпарировал Яблоновский и начал живо:

– Ради Бога, хорошая семья, значительные имения, красивая панна, само Провидение её мне засватало, я готов жениться.

– Да! Да! Если пан каштелян и пани каштелянова, и вся семья позволят, а вдобавок, если мечник согласится.

– А тогда что? Мечник мог бы мне отказать? Мне? Яблоновскому?

– Ex ducibus Prussiae, – доложил Дуленба, кляняясь, – а ну, постепенно. С респектом, мечник дочку любит, единственный ребёнок, очень ему это льстить будет, когда на ней Яблоновский жениться, но – шляхтинка в панском доме! Незавидная судьба! Будут на неё всегда косо смотреть. Отец о том думать должен.

– Мать буду иметь за собой, я уже это вижу, – воскликнул каштеляниц, – добрая, милая женщина и hic mulier, когда захочет.

Дуленба покивал головой, встал напротив Яблоновского и сказал, вытянув свою длинную руку:

– С респектом, я желал бы сначала проверить склонность, потому что это, быть может, пламенный огонь, а что также панна на это скажет!

– Тут сук! – рассмеялся молодой. – Полковник, не хвалясь, где же легко найдёт она другого, что был бы лучше меня.

– А! С респектом! Что поведать на это изречение – de gusti-bus non est disputandum?

Яблоновский начал посвистывать, а Дуленба ходил большми шагами.

– Что ты сказал бы на то, если бы я на ней женился? – спросил он.

Яблоновский вскочил.

– На ком? Что, ваша милость?

– А ну, на вдове, это моя первая, то есть так, как первая любовь… почти первая, потому что несколько тех юношеских глупостей не в счёт.

– Но лысина и иней! – воскликнул каштеляниц.

– Под шлемом – это известная вещь, лысеется и седеется быстро, она также имеет степенные лета и я люблю её, ей-богу.

– А она вас, пане полковник? – спросил в отместку каштеляниц.