История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Когда все вышли на завтрак, Дуленба удивился, не видя мечниковны, а каштеляниц испугался и тут же спросил о ней.

– Немного слаба, – отвечала мать, опуская глаза, – но это пройдёт. Что же странного? В эти дни мы пережили больше, чем слабые наши силы могут вынести. Я сама чувствовую себя нехорошо. Мы должны уже возвращаться домой.

Говоря это, она обратилась к Дуленбе:

– Мой полковник, – сказала она, – я к твоей милости прибегаю. Полагаю, что для обеих сторон это будет удобно. Хочу тебе Гродек сдать. Будешь иметь пристанище для людей, а мне эту лачугу сохранишь, даст Бог, до лучшего времени. С замка и с земли мы ничего не имели, из городка также. Чиншовники имеются, могло бы быть хозяйство. Если хочешь, займись этим. Что Бог даст, тем поделимся, так как никогда отсюда гроша не видели. Что нам дадите, то будет как найденное.

Дуленба аж встал. Ему пришло в голову, что и Агафья ему оставалась при этом хозяйстве.

– Но, благодетельница мечникова, – воскликнул он, – хоть перспектива для меня слишком улыбающаяся, не знаю, справлюсь ли, et haec facienda, et alia non omittenda. Я должен с совестью рассчитаться. Если плечи поднимут, я к вашим услугам.

– Э! Плечи сильные! – отпарировала мечникова. – Справитесь, на отделку замка оставлю сколько нужно, и на первую ферму. Прошу вас об этом.

– От души сердца, я бы сумел, – сказал Дуленба. – Но я вроде бы полковник над этими несчастными солдатами. Хорунждий и поручик с ними не справятся. С поста, на который меня Речь Посполитая поставила, дезертировать не могу.

– Но это отлично согласуется – имеете столицу, из неё будете делать экспедиции, имеете схоронение.

Дуленба подумал:

«И пани Доршакова под моей опекой!» – этого, однако, не сказал, поклонился.

– Пани позволит, возьму это ad deliberandum.

– А я уже как на Завишу на вас полагаюсь.

Каштеляниц ходил как не свой от двери к окну, от окна к камину и обратно, вздыхал. Разговор ему не шёл, хорошее настроение утратил. Вышел после завтрака, сел на ступени дома и просидел так до полудня. На обед Ядзя ещё не показалась. Яблоновский спросил о ней, мать что-то невразумительно ответила.

Лица у всех были мрачные.

Дуленба согласился взять Гродек под опеку. Мечникова хотела выехать как можно скорее, но и Ядзя была нездорова, и люди нуждались в отдыхе, и приготовления в дорогу были немалой вещью. Всё не клеилось и не шло.

Дуленба, который ни о чём не знал, вырвался после обеда с лишним вздохом:

– С надлежащим респектом, скажу вам, мечникова благодетельница, что отправление этого посла сегодняшним утром немного меня поразило. Не знаю, как он доедет, и не ручался бы, что где в дороге не ляжет. Мне даже его жаль было, бедняга.

Мечникова зарумянилась и смутилась.

– Верь мне, полковник, он сам хотел, – воскликнула она, – сам вырвался, я была против.

– Нужно ему было auctoritate запретить, потому что в такой дороге, в такую пору, с ранами, трудно выйти целым; а парень, каких мало.

Мечникова ответила вздохом.

– Что стало – то стало! – говорил Дуленба. – С респектом, я солдат и привыкший, но его не пустил бы.

На этом кончилось. В глазах мечниковой засветилась слеза, она любила его как сына, но дочку ещё больше. Вечером Ядзя не вышла и на следующее утро тоже. Каштеляниц на софе в своей комнате лежал и вздыхал. Дуленба, с респектом, с издевкой подшучивал. Этого же дня он пытался сложить почтение вдове Доршаковой и сделал старание о том через содействие Горпинки. Девушка бегала два раза, не в состоянии поговорить с пани, в конце концов Дуленба, не отвечая, вошел. Он застал Агафью ещё на полу ошеломлённую, сидящую на подушках, якобы с работой в руке. Взяла её, видно, по привычке, но игла, которой шила очень прилежно, не имела зацепленной нитки; большую часть стежков она делала в воздухе. Когда Дуленба вошёл, она обратила к нему глаза, смотрела долго и, казалось, не узнаёт его.

– Как вы поживаете? Пришёл узнать.

– Как я поживаю? На самом деле, не знаю, – ответила Агафья. – Правда, что ещё могила не поросла травой. А! Это полковник Дуленба!

– Да! Это я, – ответил полковник.

– Вы не знаете? Эти собаки? Они его откопать не могли?

– Никоим образом.

– Похоронили его без головы? Прошу тебя полковник, голову у татар можно выкупить? Правда? Плохой был человек! Но быть похороненным без головы!

– Не думайте уже о том, – сказал Дуленба.

– Рада бы, но не могу, стоит перед глазами. Одни трупы… Эта недостойная Татьяна задохнулась. Когда татары вбежали туда, пообрезали ей уши. Не знаю, похоронил ли её кто. Не годиться, чтобы собаки ели христианские тела.

– Всех похоронили, – прервал вдруг Дуленба, – я велел насыпать курганы и татар даже погрести. Ну, этого достаточно, поговорим о себе.

Агафья посмотрела на него и начала усердно шить, без нитки.

– Мне тут мечникова отдаёт Гродек для управления и опеки.

– А! А! Это хорошо! Я к родителям поеду.

– Но родители в Каменце…

– В Каменце.

– И турки там, – сказал Дуленба.

– А! Правда! Турки.

– Никто вас туду отвести не посмеет.

– И что же мне? Дать похоронить себя? – спросила она холодно.