История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Но не нужно опять так… так горячиться. Я тебе говорю, что долг матери обязывает – а ничего такого срочного нет. Мы подумаем.

– Прошу прощения, пани мечникова, – воскликнул Янаш, склоняясь к её коленям, – для меня срочно – это дело совести и чести, я прошу об освобождении.

Заколебалась пани Збоинская, схватилась за голову.

– Подожди, не рвись, с вами, молодыми, неизвестно как разговаривать, сейчас вас охватывает лихорадка.

Янаш действительно дрожал.

– Ты раненый, ставил жизнь за нас, а я должна была бы тебя удалить! Что бы люди подумали? Сжалься.

– Отошлите меня завтра к господину, поеду в сопровождении одного человека, там сражаются… Разойдётся весть об этом нападении, Бог там знает, что могут пану мечнику донести… вещь простая, отправьте меня с письмом.

Голос его дрожал и как бы сдавленное рыдание его прерывало.

– Но твои раны.

– Что там раны! Не болит у меня ничего! – вздохнул он.

И словно не хотел уже слышать никакого объяснения, добавил, прощаясь:

– Завтра буду готов в дорогу, только соизвольте письмо подготовить – я еду, я должен ехать.

Прежде чем мечникова придумала ответ, он вышел. Она долго стояла задумчивая, в глазах появились слёзы.

– Так будет лучше, так лучше. Гродек отдам в опеку Дуленбе, пусть едет. Что из глаз, то из ума. Ядзя погрустит и забудет.

Говоря это, пани мечникова припомнила себе хорунжего, который о ней старался, который был ей милым, по которому плакала и о котором… также забыла. В её глазах навернулись слёзы.

– Пусть едет, достаточно уже этого нелепого баламутства, довольно.

Она хотела сразу сесть и писать мечнику, но её глаза застилал какой-то туман. Потёрла их и встала, писание оставляя на завтра. Хотела отворить дверь спальни, что-то с ней стало, что не поддавалась. Медленно на неё нажимая, она заглянула за неё. У двери в одной рубашке и юбке, с руками, сложенными на груди, лежала бессознательная Ядзя.

Чуть свет разбуженный старой привычкой, пан полковник Дуленба встал с софы, на которой удобно выспался. Напротив него ещё спал крепким сном после дневных трудов каштеляниц. Не будя его, встал полковник, оделся и вышел. Комната и удушливый воздух ему не были по вкусу, он нуждался в том, чем дышать. Хотел также заглянуть в свой лагерь, потому что солдаты, которыми командовал, не отличались большой дисциплиной, требовали не только панского ока, но часто и руки.

Дуленба в этом краю, где всегда угрожала опасность, должен был держать солдат в строгости.

Выйдя за ворота, он сразу убедился, что не напрасно беспокоился: в лагере царил великий беспорядок.

Хорунждий кричал и не мог сдержать людей, которые друг с другом кусались. Как можно скорей по мосту, который положили, пошёл он к лагерю, издалека уже громовым гремя голосом и рукой угрожая мятежникам.

– Я вам дам! Проклятые бездельники! Я вам дам! Подождите-ка!

Затем он услышал за собой топот коня; обернулся. Ехал Янаш в сопровождении гайдука Голобы.

– О! Ты так рано! А куда? – спросил Дуленба.

– С письмами к пану мечнику, – сказал Янаш, останавливаясь. Дуленба поглядел на него.

– С респектом, – отозвался он, – но выглядишь, ваша милость, как с креста снятый, и выбераешься в такую дорогу? Бледный, раненый…

– Так кажется! Ничего со мной.

– Говоришь здоров, но я ведь имею глаза! – воскликнул Дуленба. – Некого пани мечниковой другого послать? Ты хотя бы вылечился.

– Не могу уже о том говорить, на коне сижу, но, мой полковник, – проговорил, наклоняясь к нему, Корчак, – ради Христовых ран, не позволяйте мечниковой вырваться отсюда без достойного прикрытия и конвоя, заклинаю вас.

– Зачем заклинать! – пожал плечами Дуленба. – Это само собой разумеется. Не о чем тревожиться. Если бы я пренебрёг, – шепнул, смеясь под усами, – то есть каштеляниц. Влюблённый как кот в панну мечниковну, опутанный, с респектом, молокосос, хоть каштеляниц. Тот её проводит хотя бы до Китая, господин благодетель, и не даст наверное подвергнуться никакой опасности.

Янаш покраснел как вишня – снял шапку, сжал руку Дуленбы и пустил коня рысью. Старик долго смотрел за ним, задумчивый, пока наконец не вернулся в лагерь, в котором к его прибытию уже немного утихло.

И этого дня достаточно было дел в замке. Все суетились. Никита только стоял хмурый, смотря в ту сторону, в которую уехал Янаш. Пожимал плечам и качал усами.

– Вырвался, – бормотал он, – срочно им было от него избавиться. Гм! Куда ещё побежит. Пусть бы ещё хотя бы два дня выдыхал эти неприятности, но это у них так, хотя бы и у мечниковой, человек за них бьётся, а милосердия над ним не имеют. И…

Он махнул рукой, не желая докончить фразы, так как хотел что-то нелепое сказать. Чувствовал это сам, поэтому предпочитал добровольно закрыть уста.

Тем временем, в замке мечникова одна пошла в залу и со вздохом осведомила ксендза Жудру, что Ядзя от страха и волнения немного приболела и что велела ей остаться в кровате. На лице матери были видимы печаль и страдания. Эта одна ночь больше её утомила, чем все предыдущие дни; молясь в часовне, она плакала.