История о пропавшем ребенке

Она действительно назвала дочку в честь матери. Чтобы не злить отца, который в старости стал еще раздражительнее, чем раньше, и родственников Энцо, они окрестили ее в квартальной церкви и устроили большой праздник в офисе Basic Sight.

68

С появлением младенцев мы с Лилой стали еще больше времени проводить вместе. Мы созванивались, встречались и вместе гуляли с дочками, болтая без умолку не столько о себе, сколько о них. По крайней мере, так нам казалось. На самом деле границы нашего нового общения простирались значительно дальше материнских забот. Мы постоянно сравнивали девочек, как будто пытались убедиться, что одна – зеркальное отражение другой: то, что хорошо для моей дочки, хорошо и для Лилиной, а что плохо – то плохо для обеих. Так нам было удобнее участвовать в их жизни и верить, что мы наполняем ее добром. Мы обсуждали, что для них полезнее, и соревновались, кто найдет лучшее детское питание, самые удобные подгузники, эффективный крем от опрелостей. Когда Лила натыкалась на симпатичную одежку для Нунции (впрочем, она звала ее не Нунцией, а Тиной – еще одно сокращение от Нунциатины), непременно покупала сразу две, вторую – для Иммы. Я старалась от нее не отставать, насколько позволяли финансы. «Тине так идет эта кофточка, я для Иммы тоже взяла», «Очень удобные ботиночки, я купила две пары, Тине и Имме».

– А ты знаешь, что назвала дочку так, как звали мою куклу? – спросила я ее однажды.

– Какую куклу?

– Тину! Ты что, не помнишь?

Она схватилась рукой за лоб, как будто у нее вдруг разболелась голова.

– Ой, и правда. Но я это не специально.

– Красивая была кукла! Я так ее любила.

– Моя дочка красивее.

Шла неделя за неделей, в воздухе уже пахло весной. Как-то утром матери резко стало хуже, мы запаниковали. К тому моменту даже мои братья признали, что врачи в клинике не очень квалифицированные, и мы даже подумывали, не перевести ли ее назад в больницу. Я спросила у Нино, нельзя ли положить ее в то же отделение, к знакомому врачу, но не в общую, а в отдельную палату. Нино заявил, что не станет ни у кого ничего выпрашивать и что в государственном учреждении условия должны быть одинаковыми для всех. «Пора бы нам перестать думать, что в нашей стране даже места в больнице не получишь, если ты не член какой-нибудь партии или не связан с каморристами!» В общем, злился он на Марчелло, а стыдно было мне. Впрочем, я уверена, что он помог бы нам, если бы мать, несмотря на усиливающиеся боли, не твердила постоянно, что лучше умрет здесь, в роскоши, а в ту палату больше не вернется. Но и тут Марчелло нас удивил: однажды утром он привел в клинику одного из специалистов, наблюдавших мать в больнице. Профессор, в больнице ворчавший по любому поводу, здесь был со всеми очень приветлив, и с тех пор регулярно навещал мать. Местные врачи безоговорочно слушались его, и состояние матери улучшилось.

К сожалению, ненадолго. Тогда мать предприняла две взаимоисключающие, но равно необходимые, на ее взгляд, вещи. Лила предложила Пеппе и Джанни работу в конторе одного своего клиента из Баяно, но они отказались. Тогда мать, тысячу раз благословив Лилу за великодушие, вызвала к себе сыновей на разговор, во время которого, пусть всего на несколько минут, стала прежней. Глаза у нее налились яростью, и она пригрозила, что будет являться к ним из царства мертвых, если они не согласятся на эту работу. В общем, она довела их до слез и не успокоилась, пока не убедилась, что достаточно их запугала и они послушаются. После этого она вызвала к себе Марчелло и заставила торжественно поклясться, что он женится на ее младшей дочери прежде, чем она навсегда сомкнет глаза. Марчелло пытался ее отвлечь, уверял, что они с Элизой тянут со свадьбой только потому, что ждут ее выздоровления, но теперь, раз ей лучше, немедленно садятся подписывать пригласительные открытки. Мать так и просияла. Она не замечала разницы между властью, которую приписывала Лиле, и той, что видела в Марчелло. Она, не смущаясь, пользовалась той и другой, чтобы обеспечить своим детям счастливое будущее под покровительством самых влиятельных персон квартала – в ее понимании, всего мира.

Радости и спокойствия хватило на пару дней. Я привела ее любимицу Деде, дала ей подержать Имму. С Эльзой она тоже была приветлива, хотя никогда ее особо не жаловала. Я наблюдала за матерью и видела седую, морщинистую столетнюю старуху, а ведь ей было всего шестьдесят. В тот день я впервые в жизни ощутила удар времени, которое с силой толкало меня к сорока; как скоро угасает жизнь и проступает смерть; раз это происходит с ней, значит, произойдет и со мной.