История о пропавшем ребенке

– Думаю, да, но точно скажу чуть позднее.

– Придется сказать сейчас.

– Мне еще далеко до завершения.

– Можешь дать мне почитать что-то из написанного?

– Нет, я пока не готова.

Молчание. Он сделал глоток вина и объявил сурово:

– До сих пор тебе очень везло, Элена. Последняя книга особенно удалась. У тебя немало читателей. Но читателя мало завоевать, его надо еще и удержать, потеряешь читателя – потеряешь возможность публиковаться.

Мне стало не по себе. Я поняла, что Аделе своими методичными ударами все же пробила брешь в терпении даже этого образованнейшего и вежливого человека. Я представила, в каких словах расписывает меня мать Пьетро («она же южанка, ей верить нельзя, – за привлекательной внешностью истинно левантийское коварство»), и возненавидела сама себя, ведь своим поведением я только подтверждала ее правоту. Издатель коротко и категорично отверг предложение Нино, сказав, что сейчас не лучшие времена для эссеистики. Напряжение за столом росло, никто не знал, о чем говорить, я рассказывала об Имме, пока гость не посмотрел на часы и не объявил, что ему пора. Тут я не выдержала:

– Хорошо, я сдам книгу в срок. В сентябре можно будет печатать.

70

Мое обещание успокоило издателя. Он пробыл у нас еще час, мы поболтали о том о сем, с Нино он тоже старался быть любезнее. На прощание он обнял меня, шепнул на ухо: «Я уверен, что роман будет отличный», – и ушел.

Я закрыла за ним дверь. «Аделе все никак не успокоится! – возмущенно воскликнула я. – Опять у меня из-за нее проблемы!» Нино не разделял моего возмущения. Даже слабая надежда, что его книга будет опубликована, подняла ему настроение. Кроме того, недавно на конгрессе Социалистической партии в Палермо он встретился с Гвидо и Аделе, и профессор хвалил некоторые из его последних работ. «Не преувеличивай, – примирительным голосом говорил Нино, – Айрота тут ни при чем. Ты же сама видела, стоило только тебе пообещать, что сдашь рукопись в срок, как все уладилось!»

Мы поссорились. Сдать рукопись я пообещала, это верно, только как и когда мне над ней работать? Где взять время и силы? Он вообще представляет себе, как я живу? Я стала перечислять Нино свои беды и заботы: болезнь и смерть матери, необходимость смотреть за Деде и Эльзой, домашние дела, беременность, рождение Иммы, которой он вообще не занимался, постоянно разъезжая по конференциям и конгрессам, все чаще – без меня, наконец, отвращение, да, именно отвращение при мысли, что мне приходится делить его с Элеонорой. «Я скоро смогу подать на развод, – кричала я, – а ты даже раздельное проживание не оформил! Как мне работать в таком состоянии, если от тебя никакой помощи не дождешься?»

Скандал ни к чему не привел. Нино вел себя как обычно. Он помрачнел, пробормотал: «Ты не понимаешь, не хочешь меня понять, но ты ко мне несправедлива». Он клялся печальным голосом, что любит меня, не может жить без Иммы, без девочек, без меня, и предложил нанять мне домработницу.

Как-то он уже предлагал подыскать мне помощницу, которая следила бы за домом, ходила по магазинам, готовила еду и гуляла с девочками. Но мне не хотелось выглядеть в его глазах транжирой, я всегда настаивала, что мне не надо от него денег сверх самого необходимого, и вообще старалась покупать не то, что любила я, а то, что нравилось ему. У нас с Пьетро на определенном этапе тоже появилась домработница, и мне не было неприятно признавать, что наши с Нино отношения развиваются по тому же сценарию. Но на сей раз я удивила и его, и себя, сказав: «Отлично! Найди мне домработницу, и поскорее!» Мне показалось, что я произнесла эти слова голосом матери – не бессильным голосом больной старухи, каким она говорила в последние месяцы, а ее прежним, громким и настойчивым. Мне плевать, сколько это будет ему стоить, мне надо думать о будущем! А мое будущее – это роман, который я должна написать всего за несколько месяцев. Очень хороший роман. И никто, даже Нино, не помешает мне сделать свою работу.

71

Я обдумывала ситуацию. Две книги, за которые я раньше получала деньги, в том числе благодаря переводам, больше ничего не приносили. Аванс, полученный за новый текст и до сих пор не отработанный, подходил к концу. За статьи, над которыми я просиживала до глубокой ночи, мне либо не платили ничего, либо платили жалкие гроши. Я жила на деньги Пьетро, исправно приходившие каждый месяц, и Нино, который снимал мне жилье, оплачивал счета за коммунальные услуги и, надо признать, частенько дарил одежду мне и девочкам. Пока я осваивалась, привыкала к новой жизни и преодолевала трудности и горести, с которыми столкнулась по возвращении в Неаполь, это казалось мне нормальным. Но теперь я твердо решила стать независимой. Надо писать и регулярно публиковаться, закрепить свою известность, нормально зарабатывать. Меня волновало не литературное признание, а мысли о будущем: нельзя в самом деле надеяться всю жизнь просидеть вместе с девочками на шее у Нино!