История о пропавшем ребенке

Почти так все и случилось, только без Нино. Я вернулась домой около двенадцати, как и предполагала, но Лилу не застала: она уехала в роддом. Я очень за нее волновалась. Лила ненавидела болеть, боялась физической боли, которая мгновенно лишала ее способности ясно мыслить. Мне оставалось только молиться, чтобы она со всем справилась.

67

Рассказ о ее родах я слышала и он нее самой, и от нашего врача-гинеколога. Но лучше я перескажу все по порядку своими словами. В тот день шел дождь. С рождения Иммаколаты прошло двадцать дней; мать лежала в клинике уже две недели и начинала, как маленькая, плакать и биться в истерике, если я хоть день к ней не приезжала. Деде немного простыла, Эльза отказалась идти в школу одна, сказала, что будет ухаживать за сестрой. Кармен была занята, Альфонсо тоже. Я позвонила Лиле, как всегда оговорившись: «Если неважно себя чувствуешь или работы много, не приходи, я что-нибудь придумаю». Она, как всегда, отшутилась, сказала, что чувствует себя отлично, а начальник на то и начальник, чтобы иметь право в любой момент сбежать с работы. Она любила моих старших дочек, но особенно ей нравилось вместе с ними ухаживать за Иммой: это превращалось в забавную игру, от которой удовольствие получали все четверо. «Скоро буду», – сказала она. Я рассчитала, что она приедет максимум через час, но она задерживалась. Я подождала немного, но, зная, что свое слово она всегда держит, оставила соседку присмотреть за девочками в уверенности, что Лила будет с минуты на минуту, и помчалась к матери.

Но Лила опаздывала не просто так. У нее появились какие-то странные ощущения, все тело тянуло, и, чтобы подстраховаться, она попросила Энцо пойти с ней. Не успели они зайти в дом, как у нее начались первые схватки. Она тут же позвонила Кармен, велела ей идти на помощь моей соседке, а Энцо повез ее в клинику, где ждала наша акушерка. Схватки были очень сильные, но не результативные: в итоге она промучилась шестнадцать часов.

Впоследствии Лила пересказывала мне свои ощущения почти весело. «Врут, что рожать больно только в первый раз, а потом легче: всегда одинаково ужасно». Говорила она на эту тему резко, с сарказмом. Ей казалось безумием носить ребенка в животе и в то же время мечтать выгнать его оттуда. «Разве не нелепо? Ты девять месяцев заботишься о нем как о самом дорогом госте, а потом вдруг выгоняешь гостя за дверь, да не просто так, а выталкиваешь с нечеловеческой силой». Она качала головой, возмущаясь, как нелогично все устроено. «Это же безумие, – говорила она, переходя на итальянский, – когда твой собственный организм восстает против тебя, становится злейшим твоим врагом, доставляет боли больше, чем сам может выдержать». Она рассказывала, что низ живота несколько часов горел у нее ледяным пламенем, невыносимая боль то лавой свирепо рвалась прочь из живота, то разворачивалась и текла назад, ломая ей позвоночник. «А ты видишь в этом что-то прекрасное – вот врушка!» – смеялась она и клялась – на сей раз серьезно, – что больше никогда не забеременеет.

По словам нашей акушерки, которую Нино как-то вечером пригласил к нам на ужин с мужем, роды протекали нормально и любая другая женщина разрешилась бы без всяких проблем. Трудности исходили исключительно из Лилиной головы. Врач с ней намучилась: «Ты все делаешь наоборот: надо вытолкнуть его, а ты зажимаешься: давай тужься, сильнее!» Она испытывала явную неприязнь к Лиле как пациентке и, сидя у меня за столом, расписывала ее роды во всех подробностях. По ее мнению, Лила делала все возможное, чтобы не дать своему ребенку появиться на свет. Она держала его изо всех сил, хрипела: «Вспори мне живот, достань его, сама я не справлюсь». Акушерка продолжала объяснять ей, что надо делать, но Лила накинулась на нее с жуткими ругательствами. «Она была вся потная, глаза налились кровью, и она орала на меня: „Давай, говоришь? Вот ляг, сука, на мое место и рожай сама, раз такая умная, а я не могу, он меня прикончит“».

Я не выдержала и перебила ее: «Ты не должна нам это рассказывать». Она рассердилась еще больше: «Я рассказываю только потому, что мы друзья!» Потом она опомнилась и виновато, с напускной серьезностью и профессиональной интонацией врача, дающего родственникам наставления по уходу за больным, сказала, что, если мы с Нино любим Лилу, мы обязаны помочь ей, занять ее чем-нибудь интересным, иначе ее пляшущее сознание (именно так она выразилась) натворит бед и с ней, и со всеми, кто ее окружает. Под конец она добавила, что там, в родильном зале, наблюдала настоящую войну против природы, жестокую схватку между матерью и ребенком. «Невыносимое зрелище, уж вы мне поверьте!» – заключила она.

Вопреки всем ожиданиям, родилась девочка. Когда я пришла навестить Лилу в клинике, она с гордостью показала мне ее.

– Имма сколько весила?

– Три двести.

– А Нунция почти четыре: живот был маленький, а сама крупненькая.