История одной семьи

Стройка не прошла для меня даром. Я там, наверное, простудилась, в годах 1961–62-м у меня начались проблемы по «женским делам».

В «критические» дни у меня начались вдруг жуткие боли буквально до обмороков. Если такое случалось на работе, моими сослуживицами был немедленно вызываем Лёва, который чуть ли не волоком доставлял меня домой. Но иногда это случалось и перед выходом на работу. Лёве надо было уходить примерно на час раньше меня. Спокойно проводив его и повалявшись ещё с полчасика, я поднималась для сборов на работу. Тут-то всё и происходило. Меня так крутило, что я не знала, куда деваться. Благо, в это время в квартире все были на работе. Я бегала от койки к туалету, где меня выворачивало наизнанку, обратно брела до койки, корчилась от жутких болей, – и так полдня. Во второй половине дня становилось чуть легче, и я могла кое-как доплестись до нашей районной женской консультации, где меня встречала пожилая врачиха-татарочка, недоверчиво выслушивала мои жалобы и категорически заявляла: «Так не бывает». Она очень редко выписывала мне больничный на 2–3 дня, чаще выдавала справку: «Была на приёме у врача», которая позволяла не считать неявку на работу прогулом, и на следующий день, мучаясь от боли, я всё-таки плелась на работу.

Поскольку это продолжалось в течение 2–3 лет, врачиха ко мне привыкла и начала даже некоторые обследования, которые закончились для меня весьма неутешительно. Вердикт был – бесплодие. Врач настаивала на немедленном лечении: «Дальше будет хуже». Я сопротивлялась, лечиться не хотела, да было и некогда: если я могла манкировать работой, то как же институт? Когда врач первый раз заговорила о лечении, я была ещё только на 2-м курсе.

* * *

Примерно в октябре-ноябре 1963-го года врач через сестру, которую прислала ко мне домой (телефона у нас не было), вызвала меня к себе и заявила, что у неё имеется путёвка в специальную клинику на лечение. Ложиться надо было по крайней мере на месяц. А там видно будет. Я этого себе позволить не могла и наотрез отказалась. Врач была страшно возмущена: «Поплачешь потом, когда поздно будет». Я пришла домой и объяснила Лёве ситуацию. Он меня полностью поддержал. «Подумаешь, – заявил он, – поживём – увидим. В крайнем случае кончим институт и, если детей не будет, пойдём в детдом и выберем кого захотим, а не кота в мешке». На том и порешили. Мама была с нами полностью согласна. «Сначала образование, – не уставала повторять она, – а там видно будет».

Однако в конце января – в начале февраля следующего (1964) года я почувствовала в себе кое-какие перемены. Сначала сказала об этом маме. «Допрыгались, – начала ворчать она, – это всё ваши бассейны». Той зимой мы с Лёвой с подачи Масловых вдруг начали посещать открытый бассейн.

Я же всё-таки в начале марта обратилась к своему уже очень знакомому врачу по новому поводу. Поначалу она и слышать не хотела ни о какой беременности. «Этого быть не может», – заявила она и посоветовала обождать. В апреле я опять к ней пришла, и она очень неохотно поставила меня на учёт как беременную.

Вскоре начались у меня новые проблемы. Несмотря на то, что чувствовала я себя прекрасно, анализы были отвратительные, и врачиха вновь стала настаивать на госпитализации (уже по поводу сохранения беременности). «Не доносишь», – убеждала она. Тут уже в позицию встала мама: «Беременная женщина должна не лежать в больнице, а быть дома под присмотром родных, хорошо питаться, много гулять и т. д.».

Так я осталась дома. У меня вдруг сильно упал гемоглобин, мне прописали тресковую печень, сырую говяжью печёнку и всякое другое. Мама работала на мясокомбинате и ежедневно выписывала там для меня 200 г свежайшей печёнки, которую сама выбирала. Конечно же, я наотрез отказывалась есть её сырую. Мама её слегка отваривала, а потом делала салатик. Я ела с отвращением, из-под палки. А о треске – запрещала даже заикаться. Чёрную икру Лёва покупал мне (чтобы я её потребляла) за походы в кино или ещё за какие-нибудь развлечения. При этом самочувствие у меня было самое распрекрасное.

* * *

Первым из друзей о моей беременности узнал Володюшка Муравьёв. Однажды он неожиданно явился к нам, когда Лёвы дома не было. Повторяю, телефон-то у нас отсутствовал. Володя привёз с собой чекушечку водки, что-то вкусненькое на закуску и начал меня соблазнять: «Давай примем». Тут-то я ему и открылась. Он обрадовался и сказал, что по этому поводу выпить нужно обязательно и безотлагательно, что мы с ним и сделали.

* * *

Летом, 1964 г. я познакомилась со своими будущими подружками «на всю оставшуюся жизнь» – с Леной Лапиной и Натальей Логиновой. С Леночкой мы дружили до самой её смерти в 1995 г. (к сожалению, она прожила всего 50 лет), с Натальей дружим и по сей день.