История одной семьи

Хотя, честно говоря, с яслями и детсадом ему повезло. До самой школы его нянчили одни и те же воспитатели и няньки, которые приняли его маленького – очень симпатичные женщины.

Митька рос очень интересным ребёнком. В то время невозможно было купить детские книжки. К счастью, мы подписались на собрание сочинений Корнея Чуковского, и как раз к Митькиному двухлетию вышел 1-й том со сказками и стихами для детей. Митька буквально «зачитал» его до дыр. Очень быстро он наизусть выучил все сказки, знал, на какой странице расположена та или другая, открывал книжку на нужной странице и шпарил: «Муха-муха цокотуха…» или «Ехали медведи на велосипеде…» и т. д. Очень любил стихотворение «Барабек» и смешно его рассказывал:

«Робин-Бобин Барабек
Скушал 40 человек,
И корову, и быка
И кривого мясника…» и т. д.

И заканчивал противным-препротивным голосом:

«А потом и говорит:
У меня живот балЕт».

Каким образом живот бедного Барабека превращался в «балет», мы не могли понять, объясняли Митьке, что «болИт», а не «балЕт», но он скакал по комнате и вопил: «Балет, балет!»

Перед сном мы ему обязательно читали сказки, а когда он и после сказки не засыпал, отец велел ему читать стихотворение «Буря мглою небо кроет…» Он рассказывал протяжно, нараспев и очень забавно произносил: «То по кровле обвЯтшалой…», – так этим стихотворением он каждый день себя убаюкивал.

Отдали мы его в ясли в 1 год и 3 месяца. До этого он практически не болел, и наш детский участковый врач говорила, что его надо посадить в детской поликлинике под стекло и всем молодым мамам показывать, как должен развиваться ребёнок. Пойдя в ясли, Митька начал сразу же хворать и хорошо, если в месяц он ходил в ясли 2 недели подряд. К весне у него уже был хронический тонзиллит, и летом, взяв на работе отпуск за свой счёт, я поехала с ним в Евпаторию. Об этом я уже писала выше.

Осенью он снова пошёл в ясли и снова начал болеть. Больничный «по уходу за ребёнком» тогда давали всего на 3 дня, а потом ещё справку на 10 дней «за свой счёт». Справку я не брала никогда, а больничный мы старались оформить на Лёву, чтобы дать мне возможность поработать.

* * *

Наступил 1967 г. 31 января мы с Митькой дома, он только что оправился от очередной ангины, да и я тоже едва поднялась с постели также из-за ангины. На следующий день, 1 февраля, мне кровь из носу надо сдать работу в издательство, тем более что 1-го у нас зарплата. Как сумасшедшая, я стучу на машинке, Митька рядышком чем-то занимается. Вдруг звонок в дверь. Открываю, вижу незнакомого мужчину, спрашивает Лёву. Я говорю, что он на работе. «А можно, я его подожду?» «Можно», – отвечаю я. У Лёвы было всегда много друзей, и не всех я знала. Иногда заходили и вот так, неожиданно. Однажды таким же неожиданным образом пришёл его двоюродный брат Вовка, приехавший аж из Оренбурга. Так что ничего необычного в просьбе мужчины подождать Лёву у нас дома я не увидела. Открыла дверь пошире, пропуская его в квартиру, и вдруг с нижней площадки лестницы быстро-быстро поднялись ещё 3 человека и тоже вошли.

Спросив, где наша комната, они шустренько в неё впёрлись и там сунули мне под нос бумажку-ордер на обыск. Сказать, что я была ошарашена, – это ничего не сказать. Я сослалась на Лёвино отсутствие, но тот первый мужчина сказал мне, что Лёва предупреждён и сейчас приедет. И правда, Лёва скоро приехал.

Двое мужчин оказались один следователем КГБ, а другой – оперуполномоченным оттуда же. Парень и девушка (их они привезли с собой) – понятые. Лёве показали ордер на обыск. Он спросил, на каком основании?

Оказывается, примерно года за полтора до этого Валентин Крапошин привёл к нам в дом некоего Шурика Теумина. Он мне не понравился с первого взгляда: какой-то суетливый, всё вынюхивающий. Но наши мужчины – и Лёва, и Валентин, и Муравьёвы Володя с Лёдиком – почему-то им заинтересовались, стали оказывать ему особые знаки внимания, просвещать и т. д., и т. п. Не знаю, чем он занимался, но, по-видимому, где-то работал, потому что с Крапошиным познакомился в отряде дружинников. Крапошин начал с ним заниматься, подготовил его к поступлению в Институт стали и сплавов, где, по-моему, ещё сам учился. Шурик поступил в этот институт, но продержался там около одного семестра и был отчислен за прогулы и неуспеваемость. Загремел в армию. Служил он на севере, видимо, в погранвойсках. Наши мужчины не оставляли его и в армии, писали ему письма, посылали книжки, даже, помню, «Камень» Мандельштама. А Шурик, послужив немножко, решил дать дёру из армии и сымитировал побег за границу, по-моему, в Норвегию. Был пойман чуть ли не на следующий день недалеко от части и при допросе заявил, что является членом Московской террористической организации во главе с Владимиром Муравьёвым, и назвал всех нас поимённо, да ещё имел наглость приплести сюда даже отчима братьев Муравьёвых Григория Соломоновича Померанца (матушка их к тому времени уже скончалась).