История политических и правовых учений

Его политические представления можно вывести из суждений троякого рода: во-первых, из критических замечаний о существующей системе (подвергая те или иные институты критике, он явно устраняет их из политического устройства будущего); во-вторых, из немногочисленных позитивных высказываний относительно будущих общественно-политических отношений; в-третьих, из различного рода оценок высказанных ранее идей, свидетельствующих о пристрастиях самого Чаадаева.

Прежде всего Чаадаев заслужил признание потомков своей беспощадной критикой самодержавного правления, отвержением сословного неравенства, основанного на наследственной передаче власти и имущества, бескорыстной нелицемерной любовью к Отечеству: «Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, — только бы не обманывать»[150]. Любовь к правде, к истине мыслитель ставил превыше всего.

Чаадаев — верующий. Но идеалы его отнюдь не заоблачны. Они связаны с наилучшим устройством земной жизни. Стремясь понять общие закономерности мирового сообщества, он оставался человеком «от мира сего». По Чаадаеву, «пути Господни — исповедимы» и «мир духовный можно познать так же, как и мир физический».

В силу обстоятельств Чаадаев жил отрешенно, отшельником. Но русская самобытная натура его сказалась на преодолении отрешенности ряда направлений западноевропейской идеалистической философии от политических реалий XIX в. Чаадаев принадлежит к мыслителям, которым, говоря словами Герцена, свойственны «глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из нее а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое». Путь, по которому он направлял Россию, — путь свободного единения человечества.

Чаадаев формировался в период российского либерализма, но в пору зрелости вступил тогда, когда либеральные идеи и реформы уперлись в глухую стену сопротивления реакции, непонимания и неприятия бюрократической казенщиной. Умных отправляли в ссылку. Из университетов изгоняли демократически настроенных профессоров, исключали из учебного плана науки, которые обосновывали права людей и защиту от тиранического правления. Переоценку ценностных ориентиров диктовала сама жизнь, социальная и политическая.

Чаадаев, воспитанный в духе «весны» первых лет правления Александра I, не мог не задумываться над происходящим. Он выстрадал много раньше увиденное впоследствии революционными демократами, о чем Герцен сказал прямо и откровенно: «Разврат в России вообще не глубок, он больше дик и сален, шумен и груб, растрепан и бесстыден, чем глубок. Духовенство, запершись дома, пьянствует и обжирается с купечеством. Дворянство пьянствует на белом свете, играет напропалую в карты, дерется со слугами, развратничает с горничными, ведет дурно свои дела и еще хуже — семейную жизнь. Чиновники делают то же, но грязнее, да, сверх того, подличают перед начальниками и воруют по мелочи. Дворяне, собственно, меньше воруют, они открыто берут чужое, впрочем, где случится, похулы на руку не кладут» («Былое и думы»). По свидетельству графа Строганова, «всей русской администрации не хватало порядка и связи, все в ней было хаос; все в смешении, ничего правильного и ясно определенного». А если и производились какие-либо улучшения на Руси правительством, то типичным был их показной характер: фасад, декорация, бахвальство, ложь, пышный отчет, как заметил Герцен. Как тут было не сокрушаться, как не эмигрировать.

Чаадаев — западник. «Обособляясь от европейских народов морально, мы тем самым обособляемся от них и политически...» — вот суть его опасений. Но главное состоит в том, что Европа — «наследник, блюститель и хранитель всех предшествующих цивилизаций...», через ее историю проходят веками вырабатывавшиеся нравственные начала. О. Э. Мандельштам, сетуя позднее на то, «сколькие из нас духовно эмигрировали на Запад», пишет: «Чаадаев был первым русским, в самом деле, идейно, побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно». Чаадаев физически возвратился на Родину, а духовно, сердцем он оставался здесь всегда. С его точки зрения патриота, Россия «приближается к гибели всякий раз», когда она противопоставляет себя другим народам, отдаляется от результатов духовной работы старых цивилизованных рас. Именно в этом пункте он решительно расходился с патриотами славянофилами: «В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах — заставить ее перейти на новые пути». К этому выводу Чаадаев пришел незадолго до смерти, но прослеживается он уже в первом философическом письме. В частности, там, где автор обращается к этапам социально-политического развития России: «Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть...»