История политических и правовых учений

«Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели. Мы подобны детям, которых не заставляли рассуждать; возмужав, они не имеют ничего собственного...» «...Мы с чрезвычайной ловкостью присваиваем себе всякое чужое изобретение, а сами не изобретаем; мы постепенности не знаем ни в чем; мы схватываем вдруг, но за то и многое из рук выпускаем». «Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте без прошедшего и будущего. Если ж иногда и принимаем в чем участие, то не от желания, не с целью достигнуть истинного, существенно нужного и приличного нам блага, а по детскому легкомыслию ребенка, который подымается и протягивает руки к гремушке, которую завидит в чужих руках, не понимая ни смысла ее, ни употребления». Не по тем ли причинам история русского народа «составляет сплошь один ряд последовательных отречений в пользу своих правителей»? Это обстоятельство в политической жизни России как раз и побуждает Чаадаева доискиваться до корней ее «собственного порабощения и порабощения всех соседних народов».

Впрочем, рассмотрение русской истории «с философской точки зрения» позволило Чаадаеву указать на одну из ее замечательных страниц, «когда народ действительно жил, когда его сердце начинало биться по-настоящему», когда «его социальный принцип проявлялся во всей своей чистоте», — это время Минина и Пожарского, время свободного порыва всех скрытых сил русского народа.

«Впрочем, настанет и пора рассуждений, они прибудут по зимнему пути... Россия призвана к необъятному умственному делу; ее задача — дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе». России поручены интересы человечества, и в этом ее будущее, в этом ее прогресс: «Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу». Но прежде чем Россия станет «совестным судом» по тяжбам человеческого духа, «она должна понять свое прошлое, признать свои собственные заблуждения, раскаяться в них и сделать плодотворные выводы на будущее».

«Сама природа внушает уму путь, которому он должен следовать... он только повинуется закону, который перед ним раскрывается в самом движении вещей... Никакая сила, никакой закон не создаются нами из себя». «Закон только потому и закон, что он не от нас исходит; истина потому и истина, что она не выдумана нами».

Идеал Чаадаева — жизнь по воле разума, в полном согласии с природой и требованиями социальности, с необходимостью диктуемыми условиями общественного развития. Совершенный умственно и морально человек способен жить без посреднической роли позитивного закона и уж во всяком случае — без внешнего принуждения со стороны политической силы.

Чаадаев понимал ограниченность тех политических учений, которые достижение наилучшего образа правления и жизни видели единственно в воспитании мудрости и добродетелей в правителях и их помощниках. Сегодня это можно интерпретировать в свете позиций определенной части ученых, связывающих судьбу человечества со «средними» качествами миллиардов жителей планеты, указывающих на внутренние человеческие качества как на тот ресурс, энергию которого еще предстоит научиться использовать в преодолении несправедливости и разделенности общества.

У Чаадаева выдающиеся личности (Моисей, Платон, Эпикур, Кеплер, Ньютон, Петр I, Пушкин, Шеллинг) ниспосланы свыше и творят благодаря Божественному Откровению, но это совсем не перечеркивает действия исторических закономерностей, активной роли наций и народов, влияния политических форм правления. Как представляется, все исторически свершившееся (то или иное событие, действие, государственно-правовой институт и т. д.) он также оценивал в свете того, насколько оно способствовало приближению истины и добра или удаляло от них. Подобно Руссо или французским утопическим социалистам, Чаадаев полагал, будто люди имели когда-то свой «золотой век», свою «лучшую жизнь», но, в отличие от Мабли, например, считал, что и «утраченное и столь прекрасное существование может быть нами вновь обретено... это всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает». «Высший разум, выражая свой закон на языке человека, снисходя к нашей слабой природе, предписал нам только одно: поступать с другими так, как мы желаем, чтобы поступали с нами».

В третьем философическом письме мы находим положение, вообще не оставляющее сомнений в необходимости «земной», социально-политической трактовки чаадаевских апелляций к христианству: «Так вот та жизнь, к которой должен стремиться человек, жизнь совершенства, достоверности, ясности, беспредельного познания, но прежде всего — жизнь совершенной подчиненности; жизнь, которой он некогда обладал, но которая ему также обещана и в будущем. А знаете ли вы, что это за жизнь? Это Небо: и другого неба помимо этого нет. Вступить же в него мы можем отныне же, сомнений тут быть не должно».