История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Но не только нежелание Родена позировать Вестхоф и его отказ поделиться фотографиями для книги самого поэта удерживали Рильке от общения с Мастером в последние годы его жизни. Некрасивая старость скульптора, то, как послушно он потакал самым приземленным своим страстям и желаниям, – вот что отталкивало поэта. Дом Родена стал гаванью для Рильке в самый бесприютный период его жизни. «Глубоко в себе он нес тьму, кров и мир дома, и он сам стал небом над ним и лесом вокруг него», – писал Рильке в 1903 году.

Но скульптор не просто дал Рильке кров, он научил его понимать структуру. Он показал ему, как строить стих, подобно тому, как плотник ставит сначала четыре стены, вокруг которых затем возводит дом. «Сделать, сделать что-то – вот главное, – понял тогда Рильке. – Когда есть вещь, десять или двенадцать вещей, шестьдесят или семьдесят мелких записей об одном и том же, сделанных то из одного, то из другого импульса, то, смотришь, и отвоеван кусочек твердой почвы, на котором уже можно стоять, выпрямившись в полный рост. Тогда уже невозможно потеряться».

Это была заповедь, которой Рильке следовал очень долго. Но когда Роден говорил, что надо «трудиться, неустанно трудиться», Рильке понял это так, что работа должна занять главное место жизни. Какое-то время поэт готов был на такую жертву, пока думал, что послушание вознаградит его мастерством. Рильке заперся от мира и направил свою любовь к людям на неодушевленные объекты. Он поступал так, словно жил в воде, стихии, негостеприимной для людей. А если кто-то осмеливался предложить ему свое участие в этом «пространстве без воздуха и без любви», как пыталась в свое время Вестхоф, то их поддержке суждено было состариться и умереть, «иссохнув и превратившись в тлен». Работой Рильке доводил себя в те годы до грани безумия. Но, как он ни старался, желание жить ему не удалось искоренить в себе никогда.

В один из его последних визитов к Родену скульптор задал старому другу вопрос: «Зачем оставлять все это?» Дело было в саду, в Мёдоне, где семидесятилетний мастер отдыхал, окруженный мраморными и гипсовыми статуями, которые сопровождали его всю жизнь. И такой у него был довольный вид в ту минуту – сад полон красотой, созданной его руками, в доме верная подруга Бере, память хранит воспоминания о большой любви, и не одной, – что Рильке вдруг понял: Роден никогда не приносил таких жертв, какие приносил он, Рильке. Роден не был мучеником своего искусства. Как он жил? В полное свое удовольствие, и все выходило именно так, как он хотел.

Роден и не подозревал, что слова, произнесенные им более десяти лет назад, лишили поэта самого святого, что только есть в жизни, и не смог бы понять, как такое могло произойти, даже если бы ему сказали об этом. Когда Рильке услышал его слова «трудиться, неустанно трудиться», он последовал им буквально и отверг свою нынешнюю жизнь ради грядущего воздаяния. Увидев же, что сам Роден и не думал следовать собственной директиве, Рильке почувствовал, что его обманули и предали. Его ошибка состояла в том, что он вовремя не понял: Роден не мог рассказать ему, как надо жить. Он поступил так, как поступает всякий учитель: передал ученику свои знания в надежде, что тот научится находить удовлетворение в самом процессе работы. В искусстве, как с запозданием начал понимать Рильке, нет ничего скрытого: в нем нет бога, нет тайны, которую надо раскрыть, и, в большинстве случаев, оно не приносит даже награды. Есть лишь одно – процесс творчества.

Как-то утром в конце июня, незадолго до начала войны, Рильке написал стихотворение о высокой цене, которую он заплатил за свою работу. Всю жизнь он провел один в пустых гостиничных номерах, созерцая то башни соборов, то львов в клетках, спал в холодных постелях. Но глубоко в теле этого обреченного наблюдателя жизни еще «бьется чувствующее сердце», хотя и «болезненно погребенное» под вымыслом.

И когда повествующее лицо стихотворения достигает предела объективного наблюдения, Рильке решает: «Возможно, настала пора поучиться человечности». Он отправляет Андреас-Саломе копию стихотворения, которому дает заглавие «Поворот», так как оно действительно отмечает тот поворот в его жизни, «который непременно должен наступить, если мне еще суждено жить».

Зренья свершилась работа,
поработай же сердцем…