История России

Однако изоляция от западного мира, доведенная до запретов на браки с ино­странцами и постановки в театрах пьес заграничных авторов, сама по себе не могла удовлетворить ожидания улучшений, вызванные военной победой. Между тем удов­летворить их при сохранении сталинской системы было невозможно. Но если соци­альный идеал не сулит людям в обозримом будущем реальных перемен к лучшему, то его несамодостаточность должна быть чем-то компенсирована. Поэтому в конечном счете Сталин обратился к своему прежнему методу, суть которого, как мы уже отмеча­ли, заключалась в имитации гражданской войны в условиях гражданского мира. От выборочного и дозированного уничтожения внутренних «врагов», которое не прекра­щалось и в послевоенные годы (достаточно вспомнить о «ленинградском деле», сопро­вождавшемся физической ликвидацией всего руководства Северной столицы) он вновь вернулся к довоенному опыту замены всей правящей элиты. И дело тут опять-та­ки не только в личной подозрительности вождя, но и в том, что такие замены как раз и являются основным способом воспроизводства военно-приказной системы в усло­виях мира. Только они в состоянии вместе с предощущением внешних угроз создавать видимость общественной динамики и удовлетворять карьерные амбиции наиболее активных социальных слоев.

Смерть помешала Сталину реализовать этот план. Но его послевоенная внутрен­няя политика показательна не только возвращением к довоенной мобилизационно- репрессивной практике. Она показательна и тем, что иллюстрирует определенную закономерность: социальный идеал, отгораживающий настоящее от будущего, смеща­ется в поисках дополнительных легитимационных ресурсов либо в прошлое (в нашем случае досоветское), либо за пределы социальной реальности в природу, либо в обоих направлениях сразу.

Победа в войне открыла возможность дополнения советско-социалистической идентичности, уязвимой уже в силу ее привязки к постоянно отодвигавшемуся буду­щему, возрожденной идентичностью державной. Последняя же, в свою очередь, позво­ляла восстановить разорванную большевиками преемственную связь с отечественной государственной традицией и противопоставить ускоренно консолидировавшемуся Западу державу-победительницу, укорененную в более долгом, чем советский период, собственном историческом времени. Результатом же стал наметившийся еще в пред­военный период идеологический поворот в интерпретации досоветского прошлого: под перьями сталинских историков добольшевистская Россия из отсталой преврати­лась в передовую, из заимствовавшей западные достижения — в первопроходческую. Так на помощь несамодостаточному советско-социалистическому идеалу пришла иде­ализированная, а в ряде случаев и попросту фальсифицированная отечественная исто­рия, начиная с Киевской Руси.

Разумеется, полностью реабилитировать поверженную большевиками государ­ственность и ее самодержавных персонификаторов Сталин не мог. Исключения были сделаны только для Ивана Грозного и Петра I. Однако и сам факт такого рода исклю­чений, и восстановление воинских званий и знаков отличия царской армии, и обрат­ное переименование народных комиссаров в министров, и появление в новом гимне слов «великая Русь» свидетельствовали о целенаправленных попытках синтезировать советскую государственность с досоветской. Начавшись во время войны, а в некото­рых своих проявлениях и до нее, они наиболее явно проявились именно в послевоен­ный период, когда была восстановлена и актуализирована в народном сознании ста­рая державная идентичность.

Тем не менее неорганичность этого синтеза была слишком очевидной, чтобы ее не замечать. Поэтому, возможно, державная идентичность и была дополнена этниче­ской составляющей. В данном отношении Сталин пошел даже дальше последних Рома­новых. Те тоже проводили насильственную русификаторскую политику, но не прибе­гали ни к столь масштабным переселениям «ненадежных» народов, ни к объявлению имама Шамиля «английским шпионом», ни к идеологической символизации верхове­нства русских над другими этносами империи. Они могли не выдвигать этническую идентичность во главу угла, поскольку опирались на идентичность православную. Ате­истическая коммунистическая власть такой возможности была лишена. Уступки Ста­лина церкви в последние годы его жизни симптоматичны, но вернуть ей ее былую идеологическую роль не дано было даже ему. Подчеркивание особой роли русского на­рода — сначала в победе над Германией, а потом и во всей отечественной истории — тоже, конечно, было идеологической ревизией большевистского «интернационализ­ма» и официальной советской идентичности. Но на это Сталин пошел. Советское госу­дарство он укреплял как русскую империю.