История России

В основе этого процесса, повторим, лежало изменение культурного кода, на кото­ром базировалось государство. Возврат от сталинского самодержавия к ленинской мо­дели коммунистического «князебоярства» (т.е. «коллективного руководства») прира­щением легитимационного ресурса власти не сопровождался и сопровождаться не мог. Размывание самодержавно-патерналистской, «отцовской» культурной матрицы не означало, что она вытесняется матрицей «братской семьи». Это был новый идеал ком­мунистической элиты, не желавшей воспроизведения неограниченной бесконтроль­ной власти — подобно тому, как русское боярство послемонгольской эпохи не желало утверждения неограниченной власти московских князей на манер татарской. Бояре тогда проиграли, потому что их неукорененному в культуре политическому идеалу про­тивостоял идеал укорененный. На исходе коммунистической эпохи модель «братской семьи» была столь же беспочвенной, как и во времена московских Рюриковичей. Но и корни альтернативной ей «отцовской» модели к тому времени были уже подрублены.

Поэтому коммунистическому боярству, в отличие от его далеких предшественни­ков, свой замысел удалось осуществить: претензии Хрущева единолично править, не считаясь с элитой, были пресечены его принудительным смещением. Но при этом глав­ный вопрос о том, как поддерживать сакральный статус партии при десакрализации ее лидера, оставался открытым. И элите ничего другого не оставалось, как искать опору в уходившей в прошлое «отцовской» матрице. Или, говоря точнее, искать сочетание идеала «братской семьи» («коллективного руководства») с идеалом авторитарным. Можно сказать, что коммунистическая элита хотела иметь зависимого от нее единолич­ного правителя. Но при такой модели неизбежно воспроизводилось и стремление лиде­ров к максимальной независимости от элиты.

Послесталинские руководители, ставившие себя в прямую преемственную связь с Лениным, апеллировали к принципу «коллективного руководства», якобы завещан­ному родоначальником партии и исключавшим какие-либо притязания на «культ лич­ности». Но удерживаться от таких притязаний ни у кого из них не получалось. Поэто­му почти после каждой смены власти в Кремле объявлялся очередной переход к «коллективному руководству», что проявлялось в своеобразном разделении влас­тей — должности руководителя партии, правительства и Верховного Совета закрепля­лись за разными лицами. И всегда это заканчивалось тем, что лидер партии получал второй пост: Хрущев, подобно Сталину, стал одновременно главой правительства, Брежнев — председателем президиума Верховного Совета, Горбачев — председателем Верховного Совета, а потом президентом СССР.

При партийной монополии на власть и отсутствии у партии других источников легитимности, кроме нее самой, такого рода колебания между идеалом «братской семьи» и идеалом авторитарным были неизбежны, как неизбежно было и подчинение первого второму, воспроизводившееся из раза в раз. «Разделение властей», не закреп­ленное юридически, приводило к борьбе за концентрацию власти в одних руках, а пос­ле того, как борьба завершалась чьей-то победой, начиналось славословие в адрес побе­дителя, которое становилось единственным способом сохранения статуса и карьерного роста. Но этот постоянно воспроизводившийся «культ личности» после единожды уже состоявшегося его официального осуждения не только не увеличивал легитимационные ресурсы партии, но лишь давал поводы для новых анекдотов. По инерции система функ­ционировала в логике сакрализации власти первого лица (его критика исключалась, а восхваления являлись политической нормой) в условиях, когда культурная почва для сакрализации была уже размыта и создан прецедент посмертной десакрализации.

Эта имитация сакральности и стала внутриэлитным компромиссом между ав­торитарным идеалом и принципом «коллективного руководства», исключавшим очередное возвращение власти-тотема. В логике такого компромисса титул «отца народов» был уже немыслим. И потому, что разрушал внутриэлитный консенсус, и потому, что культурная традиция, питавшая авторитарный идеал «царя-батюш­ки», уже себя исчерпала48. Но это значит, что легитимация лидеров осуществлялась в культурном вакууме, не находя почвы в массовом сознании и искусственно поддер- живаясь лишь усилиями правящего слоя и подконтрольными ему СМИ. Словесные паллиативы, призванные снять или хотя бы смягчить нараставшее отчуждение меж­ду властью и населением, эмоционально сблизить их («наш Никита Сергеевич», «до­рогой Леонид Ильич») ничем уже помочь не могли.