История России

Новая элита, сформировавшаяся при Сталине, — это элита военно-приказной системы. Последняя предполагала предельную мобилизацию личностных ресурсов, но — в строго определенных границах, которые очерчивались спускавшимися сверху планами-приказами. Поэтому в сталинскую эпоху преобладал спрос на людей, гото­вых безоговорочно принимать правила системы и способных им следовать, а глав­ное — умевших организовать и мобилизовать нижестоящих функционеров и «массы» на выполнение партийных директив, проявляя ту степень жесткости, которая необхо­дима для достижения необходимого результата.

Сталинская милитаризация повседневности, будучи более последовательной и глубокой, чем милитаризация Петра I, тем не менее, как и во времена Петра, в пер­вую очередь распространялась на элиту. Взяв на себя удовлетворение ее частных инте­ресов и сняв бремя бытовых забот, советское государство заменило собой крепостных крестьян и холопов, которые исполняли аналогичную роль при дворянах. В результа­те оно получило возможность эти интересы и заботы идеологически третировать и профанировать, т.е. требовать полного растворения жизни в работе, не считаясь со временем. О том, что представляла собой психология такого «солдата партии» и как проявлялась его установка на «беззаветное служение», хорошо показано в повести Александра Бека «Новое назначение».

Иными словами, доминирующим типом в управленческих структурах, по мере укрепления сталинского режима, становился функционер-аппаратчик, главной зада­чей которого было проведение в жизнь директив и плановых заданий властного цент­ра. Организаторские качества и инициатива требовались от него только в этом диапа­зоне, общая культура значения не имела, глубокие специальные знания тоже. Не было спроса и на стратегическое мышление — уже потому, что стратег в стране был только один. Этот тип вытеснил функционера-романтика³⁰⁵, гораздо хуже приспособленного к роли «винтика» в бюрократической машине, не говоря уже о том, что социализм ему в идеале виделся существенно иным, чем новый строй в сталинском исполнении. Вы­теснил аппаратчик и «буржуазных специалистов», которые до конца 1920-х годов ши­роко использовались в хозяйственном управлении. В военно-приказной системе, действовавшей в мобилизационном режиме, профессиональные критерии, которыми они руководствовались, выглядели как один из «пережитков прошлого».

Но личностные ресурсы функционера-аппаратчика были так же ограничены, как и мобилизационные ресурсы создавшей его военно-приказной системы. Она была при­годна для того, чтобы осуществить индустриальный рывок, т.е. построить новые пред­приятия и оснастить их закупленным за рубежом оборудованием. Она была пригодна и для того, чтобы провести коллективизацию и выкачивать ресурсы из закрепощенной деревни. Но она оказалась совершенно неприспособленной для обеспечения эффектив­ной работы уже построенных предприятий и колхозных хозяйств, что выявилось со всей очевидностью уже в предвоенные годы: «победа социализма» сопровождалась хозяй­ственной стагнацией. Испытание войной система тем не менее выдержала³⁰⁶ . Однако пос­ле войны снова обнаружилось, что испытания миром³⁰⁷ она выдержать не в состоянии.

Демилитаризация жизненного уклада при Хрущеве стала ответом и на этот вызов. Но она не могла не сопровождаться и появлением спроса на иной личностный ресурс и изменением способов его мобилизации. Освободив коммунистическую элиту от стра­ха перед произволом, Хрущев осуществил и частичную идеологическую легитимацию ее частных интересов: вместо подчинения интересу общему теперь предполагалось их «пра­вильное сочетание»³⁰⁸ с ним, хотя и при сохранении его приоритета. Формально эти кор­рекции касались не только элиты и даже не столько ее; они относились к «трудящимся» в целом. Но реально они распространялись и на нее. Такого рода подвижки должны бы­ли стимулировать правящий слой служить общему интересу не за страх, а за совесть, т.е. еще лучше и «беззаветнее», чем при Сталине. Однако этого-то как раз и не получалось.

Хрущев исходил из того, что главной управленческой фигурой должен оставать­ся функционер-организатор, но — не аппаратно-бюрократического типа, а организа­тор-специалист в той области жизнедеятельности, которой он руководит, не лишен­ный самостоятельности и идеалистично-творческого начала. Он и себя самого считал таким, и его бесконечные реорганизации — отражение его веры в организацию и творчество организаторов. Но Хрущев не отдавал себе отчет в том, что его планы не сочетаемы с тем пониманием творчества и тем представлением о допустимой в нем свободе, которое культивировалось советским социализмом.