История России

Мы обращаемся к мемуарам Хрущева, а не к его высказываниям периода его пре­бывания у власти только потому, что именно в воспоминаниях отставного лидера мак­симально рельефно выражены и основной принцип его деятельности, и ее мотивация. При этом в его рассуждениях отсутствует даже намек на вопросы о том, почему же его организаторское творчество не принесло ожидаемых результатов и что же все-таки должно стимулировать научные институты и государственные органы, призванные разрабатывать и внедрять инновации. В чем, говоря иначе, заключаются собственные интересы таких структур и работающих в них людей? Подобными вопросами, повто­рим, Хрущев не задается. Не задается же он ими, возможно, в том числе и потому, что они, в свою очередь, поставили бы под вопрос и его убежденность в наличии социалистической альтернативы свободной рыночной конкуренции.

Сам, наверное, того не подозревая, Хрущев искал некий исторический компро­мисс между сталинской военизированной экономикой, предписывавшей растворение частного интереса в интересе общем, и экономикой мирной, в которой частный инте­рес реабилитируется, но, согласно букве и духу идеологической доктрины, остается производным от интереса общего. Не догадывался он, скорее всего, и о том, что проб­лема, с которой столкнулась послесталинская коммунистическая система, была для России вовсе не новой. Большевики именно потому и смогли прийти к власти, что в досоветский период стране не удалось завершить начавшуюся в послепетровскую эпоху демилитаризацию жизненного уклада и закрепить в культуре понятие об общем интересе применительно к демилитаризованному состоянию, когда частным интере­сам придается легитимный статус. Если общий интерес отчуждается от интересов частных в пользу государства, если само оно выступает не представителем и интегра­тором этих интересов, а стоящей над ними и существующей независимо от них авто­номной силой, то невозможно избежать и отчуждения населения от государства. И чем больше власть берет на себя функций, тем меньше предпосылок для формиро­вания в обществе ответственности за него. Или, что то же самое, для превращения под­данных в граждан.

Коммунистическое государство, подчинившее себе все жизненные сферы, вклю­чая экономику, в данном отношении было еще уязвимее, чем докоммунистическое. Вы­нужденная послесталинская демилитаризация обнажила хрупкость его фундаменталь­ных основ, что рельефнее всего и выявилось в отсутствии механизмов для мобилизации личностных ресурсов. Хрущев вплотную подошел к этому выводу, но сделать его, оста­ваясь до конца жизни приверженцем социализма, не мог. И это объясняет, почему и в пору своего пребывания у власти он ослаблял репрессивную компоненту военно- приказной системы, не покушаясь на ее нерепрессивные мотивационные механизмы, а именно — на героизацию трудовой повседневности как мобилизационный фактор.

Сам факт такой героизации, сохранившийся до конца коммунистической эпохи, очень важен для понимания не только реальной, но и идеальной (фасадной) составля­ющей советского социализма. Эта вторая составляющая и сегодня продолжает сохра­нять привлекательность в глазах многих людей, в том числе и в некоторых группах российских интеллектуалов. Коммунистический идеализм, воодушевлявшийся над- личными глобальными целями совершенного жизнеустройства, мог восприниматься в преемственности с мировой гуманистической традицией, противостоявшей призем­ленным мещанско-потребительским идеалам буржуазной эпохи. Поэтому и некото­рые видные западные интеллектуалы даже в сталинские времена с симпатией и сочу­вствием присматривались к осуществлявшемуся в СССР социально-политическому эксперименту. Впоследствии выяснится, что это был самообман, причем не только в отношении оправданности применявшихся средств и их совместимости с деклари­ровавшимися целями. Это был самообман и в отношении гуманистического содержа­ния советских ценностей.

Действительно, руководство СССР апеллировало к мировой гуманистической традиции, чем существенно отличалось, например, от идеологов германского нациз­ма, который подверг ее идеологическому остракизму. Это отличие не вызывает сомне­ний и у современных немецких историков, полагающих, что именно исходные гума­нистические принципы коммунизма сделали возможным разоблачения Сталина на

ХХ съезде КПСС, между тем как в гитлеровской партии представить себе такое со­бытие трудно³²¹ . Парадокс, однако, заключается в том, что идеализм, внедрявшийся в советскую повседневность, неизбежно сопровождался ее героизацией. А она в пре­деле вела к тому, что декларировавшиеся гуманистические идеалы уживались с не- декларируемым, но неизбежным отрицанием самоценности человеческой жизни, признанием ее второстепенности по сравнению с другими ценностями, причем впол­не материального свойства.