История России

Пока традиционный уклад жизни остается незыблемым, а его материальная, эконо­мическая составляющая не воспринимается как особая и самостоятельная проблема, он достаточно надежно застрахован от чужеродных влияний. Это убедительно продемон­стрировали неудачи «хождения в народ» русских социалистов-народников. Но когда та­кой уклад начинает восприниматься разрушающимся и перестает восприниматься га­рантирующим общее и индивидуальное выживание, притерпелость к неизбежным отклонениям сущего от должного (например, к частной земельной собственности) может смениться нетерпимостью к ним с сопутствующим ей пафосом утверждения иного суще­го, приведенного в соответствие с должным. При таких обстоятельствах может актуали­зироваться и глубоко укорененная в религиозно-культурной матрице идея мироотречен- ства, трансформируясь в идею отречения от «старого мира» во имя утверждения нового.

О том, как и благодаря чему образ этого нового мира, представлявший собой иде­ализированный, очищенный от «профанных» наростов общинно-вечевой уклад, мог быть преобразован в сталинский проект, мы подробно говорили выше. Здесь же доста­точно подчеркнуть, что православная духовность, столкнувшись на уровне массового сознания с материальными вызовами, ответила на них готовностью к одухотворению самого материального начала, выявив тем самым свою непреодоленную языческую компоненту. Не забудем, что одним из главных символов советского коммунистиче­ского проекта стал ленинский мавзолей, призванный представить «вечно живое» со­держание учения усопшего вождя в телесной форме, т.е. вполне на языческий манер. Принижая ценностный статус материальной повседневности, православие оставляло ее идеологически бесхозной. Поэтому ему так и не удалось преодолеть язычество³⁵⁰ и устоять перед атеистическим коммунизмом. Последний восторжествовал над право­славием, противопоставив ему откровенно материалистическую доктрину и соответ­ствовавшие ей лозунги («фабрики — рабочим, земля — крестьянам!»). Однако надолго закрепиться в истории ему не удалось. Потому что на новый лад он по-прежнему пытал­ся обеспечить верховенство должного над сущим. Но об этом — ниже.

Пример Китая и некоторых других азиатских стран не позволяет объяснять вы­бор коммунистического проекта исключительно конфессиональными причинами. С Россией эти страны сближало лишь то, что индустриальная модернизация начина­лась в них при доминировании в населении патриархального крестьянства. О том, ка­кую роль сыграли его ценности и идеалы в историческом самоутверждении коммунис­тов, мы уже говорили тоже. В данном отношении существенных различий между православной Россией, конфуцианским Китаем и другими странами, самостоятельно пошедшими по пути СССР, не просматривается. Однако сводить причины их выбора только к запоздалой модернизации патриархально-крестьянских миров было бы не­верно. Ведь исламские регионы, тоже крестьянские, предрасположенности к комму­низму не обнаружили. Такая предрасположенность обнаружилась лишь там, где идея доминирования должного над сущим либо вообще обходилась без религиозно-божест­венного обоснования, либо была доведена до полной изоляции идеально-божествен­ного от материально сущего.

Показательно, однако, что в Китае, где имел место первый случай, идеологиче­ская установка на глобальную реализацию коммунистического проекта сочеталась с претензией на национальную особость, породив «социализм с китайской специфи­кой». Здесь речь шла о воспроизводстве сложившейся цивилизации и ее адаптации к новым мировым вызовам. Что касается Советского Союза, то он унаследовал от досо­ветской России ее цивилизационную несамодостаточность вместе с многовековым стремлением отсутствовавшую самодостаточность обрести. Поэтому в СССР возоблада­ла ориентация на универсальную цивилизационную стратегию, предполагавшую рез­кий разрыв с отечественным прошлым при сохранении преемственной связи только с одной традицией — имперско-державной. Поворот Сталина от тотальной критики этого прошлого к его возвеличиванию не должен в данном отношении вводить в заб­луждение: Сталин искал в нем дополнительные аргументы для обоснования глобаль­ных притязаний советского проекта, а не доводы в пользу российской самобытности.