Самым упорным противником всякого соглашения, а тем более союза России с Польшей против татар и турок, явился украинский гетман Самойлович, которого из Москвы постоянно извещали о ходе переговоров и старались внушить ему расположение к сему союзу. Но гетман настойчиво твердил московским посланцам, что нельзя доверять полякам, столько раз обнаружившим свое вероломство и неизменную вражду к русскому народу; что присяга их некрепка, так как папа от нее разрешает; что не следует разрывать заключенный Федором Алексеевичем мир с турками и татарами и затевать большой, но трудный и неверный поход на Крым; что если мусульмане в своих владениях утесняют Греческую церковь, то и поляки постоянно воздвигают гонение на православие у себя в русских областях и тому подобное. Свое упорное недоверие к польским разговорам и обещаниям гетман подкреплял наглядными доказательствами, например перехваченными польскими грамотами, в которых украинское казачество призывалось к воссоединению с Польшей. Но в Москве не внимали сим убеждениям и, постановив мирный договор с поляками, решили разорвать с Крымом. Самойлович был в особенности огорчен теми статьями договора, по которым Правобережная Украйна оставлена за Польшей, да еще с обязательством не возобновлять разоренные города. В своем кругу, среди казацкой старшины, он не скрывал своего неудовольствия и говорил: «Купила Москва себе лиха за свои гроши, данные ляхам», «Жалели малой дачи татарам, будут большую казну им давать», «Не так оно станется, как Москва в мирных договорах с ляхами постановила; учиним так, как надобно нам». Подобные речи гетмана сделались известны в Москве. Правительница и сберегатель переменили с ним тон и от имени государей послали ему (с окольничим Неплюевым) выговор за его «противенство». Самойлович тотчас изъявил раскаяние и просил о прощении, которое и получил. Но своим неприятелям и завистникам он дал в руки оружие, и с этого времени положение его сделалось непрочно.
Насколько князь В.В. Голицын старался разъяснить себе вопрос о союзе с Австрией и Польшей и о предстоявшем крымском походе, показывает следующее. Уже во время цесарского посольства 1684 года от обратился с сими вопросами к генералу Гордону, считая его, как образованного европейца и опытного военачальника, знатоком политического положения вообще и условий похода на Крым в частности. Не довольствуясь устной беседой, князь потребовал от генерала письменного изложения. Тот исполнил требование и подал довольно обширную записку; в ней он обсуждает разные обстоятельства как за, так и против наступательного союза с Польшей и разрыва с турко-татарами. Однако в итоге, как истый воин, а не политик, Гордон явно склоняется в пользу вторжения в Крым и разорения этого разбойничьего гнезда, столь пагубного для соседних христианских народов. В успехе похода он не сомневается, полагая достаточным для него 40 000 пехоты и 20 000 конницы, а путь считая нетрудным, за исключением только двух суток безводия. События показали, как ошибался Гордон. Тем не менее его авторитетное мнение, по-видимому, не осталось без влияния на решимость князя Голицына.