Оживление в области живописи, характеризующее XVI век, происходило не столько в силу внутренней жизнеспособности этого с трудом прививавшегося на Руси искусства, сколько под давлением чисто внешних причин. Русская иконопись оживала потому, что началось оживление ее неизменного источника, иконописи греческой, афонской.
Но и это оживление, казалось бы, совершенно законное по установившемуся взгляду на источники художественного вдохновения, вызывало в обществе протесты. Висковатые хотели бы обратить живописцев в механическое множительные аппараты, отнять у них даже призрак той свободы творчества, без которой немыслимо художественное развитие.
Однако церковные власти авторитетно возвысили свой голос в пользу новшеств.
К ним присоединились придворные круги, допускавшие «соблазнительное», по мнению иных, «бытейское письмо» на стенах дворцовых палат.
В наиболее образованных кругах общества, очевидно, назревал уже какой-то перелом во взглядах, нарождались новые эстетические требования. В следующем столетии этот перелом стал фактом.
Семнадцатый век
Более близкое знакомство с западноевропейским искусством, вообще характеризующее XVII век, оказало, несомненно, благотворное влияние и на живопись. Как ни слабы были в чисто-художественном смысле те произведения искусств, которые попадали из-за границы в Россию, они озарили новым светом русское художество. Наиболее чуткие мастера-иконописцы поняли, что вне наблюдения над самою природой живопись существовать не может.
Появилось критическое отношение к установившимся требованиям в области иконописи. В XVI веке Висковатый звал назад, к византийским образцам. Теперь хотели нового, «благообразного иконописания», требовали приближения искусства к действительности.
В русской эстетике произошел в XVII веке крутой перелом, засвидетельствованный не только памятниками живописи, но и своеобразным художественно-критическим сочинением.
Это сочинение, трактующее «о премудрой мастроте (изящном мастерстве) живописущих», появилось в виде послания «изуграфа» (иконописца) Иосифа к знаменитому художнику XVII века Симону Ушакову. Не может быть, однако, и сомнения, что это труд коллективный, результат тех споров и бед, которые велись в доме Ушакова, среди образованнейших представителей московского общества.
Послание «изуграфа Иосифа» это – своего рода манифест новой «ушаковской» школы иконописи.
В виде возражений, по-видимому, воображаемому защитнику отживших иконописных требований «старцу Иоанну Плешковичу», послание энергично отстаивает западноевропейские понятия о красоте в искусстве, нападая на укоренившееся в русской иконописи «грубописание». Послание видит в иконописи искусство, а не ремесло, хотя бы и «священное». Эти смелые мысли находят блестящее оправдание в иконах самого Ушакова и его учеников, написанных согласно требованиям новой эстетики.
Красота ушаковских икон, пленявшая современников, блестяще оправдывала дерзостность его эстетических теорий, начинавшихся с полного отрицания заветов Стоглавого собора – не поклоняться иконам, написанным иноверными.
Увидав у иностранцев хорошо написанный образ, «многой любви и радости очи наши наполняются», говорит «Послание», стремясь доказать, что искусством писать достойные поклонения иконы одарены не одни только русские и что нет никакой беды в подражании хорошим западноевропейским образцам.
Новая эстетика разрушает установившиеся в иконописи традиции во имя красоты и художественной правды, на которую стали, наконец, раскрываться глаза русского общества.
«Где таково указание изобрели несмысленные любопрители, которые одною формою, смугло и темновидно, святых лица писать повелевают? Все ли святые смуглы и тощи были?» грозно вопрошает «Послание» и рядом остроумных доводов, со ссылками на священные книги, доказывает необходимость разнообразия и светлой красоты в изображении священных ликов.
Среди этих доказательств «Послание» смело высказывает следующую, совершенно «еретическую» для более ранних эпох мысль: «что он (премудрый художник) видит или слышит, то и начертывает в образах или лицах, и согласно слуху или видению уподобляет».
Этот призыв к наблюдению над природой и воспроизведению действительности, посильно осуществляемый Ушаковым и его школою в своих произведениях, наносит тяжелый удар древнерусской иконописи и кладет начало русской религиозной живописи.
К сожалению, в XVIII веке русская живопись попадает в продолжительный плен к иностранным мастерам и полный вдохновения ушаковской стиль довольно быстро вымирает, сменяясь бездушным «академическим» иконописанием.
Фрески